На фоне идущей на наших глазах ползучей оккупации Западной Европы беженцами с экономически и политически рухнувших территорий Африки и Азии любопытно смотрятся люди, еще недавно истово молившиеся на «общеевропейские идеалы».
 

 

Они — не просто в полной растерянности, они переживают жесточайшую фрустрацию, тот самый когнитивный диссонанс, которым любили козырнуть в спорах с «ватниками» — в полной уверенности, что контрагенты просто не понимают, что означает это словосочетание.

Теперь российские патентованные записные либералы, насмерть бившиеся за права геев и лесбиянок и грудью стоящие за расширение оккупации России — и отчего-то мгновенно терявшие свою толерантность, веротерпимость и мультикультурность, едва лишь речь заходила о русском национализме — растерянно разводят руками.

Пять лет назад русскому народу эти люди (а исходя из частоты появления либеральных идеологов на телеэкранах, и власти предержащие) принципиально отказывали осознавать себя нацией — теперь они вынуждены заткнуться.

Но не стоит обольщаться, они по-прежнему нас ненавидят — но теперь вместе с нами им приходится ненавидеть и значительную часть западноевропейского общества, не смирившегося с «торжеством мультикультурализма».  
 
Почему же для идеологии либерализма, пустившей свои ядовитые побеги в нашей стране, и более того, ставшей базовой для нынешней российской власти, так ненавистен национализм?

Что есть такого страшного и ужасного в любви к своей нации, что вызывает столь яростное озлобление чубайсов?

Почему национализм в их речах равноценен ксенофобии, шовинизму и является прямой предтечей фашизма — который в их интерпретации есть синоним всего ужасного и бесчеловечного, что только есть на Земле?

Здесь какая-то загадка — или, скорее, наоборот, именно здесь мы сможем найти разгадку всем тем несуразностям и прямому предательству нации?
 
 
Давайте попробуем поразмышлять без гнева и пристрастия.

Что есть национализм? Мироощущение, мировосприятие, мировоззрение — то есть состояние исключительно субъективное, находящееся в полной зависимости от чувств, испытываемых каждым конкретным индивидуумом.

Вот я, например, белорус. И мне наиболее комфортно, удобно и приятно жить среди белорусов — они обладают схожим с моим менталитетом, говорят на таком же, как и я, языке, у нас общая понятийная база, общие воспоминания, да что там! — общая родня!

И находясь среди своих соплеменников, я испытываю максимально возможный этнический комфорт — мне не надо подстраиваться под чужую ментальность, перенимать чужие обычаи и привычки; я уже не говорю о конфессиональном единстве с моим народом, которого я зачастую лишен за рубежами Отечества.
 
 

Это вовсе не означает, что белорусы — самая лучшая в мире нация, отнюдь; это всего лишь означает, что белорусы — САМАЯ ЛУЧШАЯ НАЦИЯ ДЛЯ МЕНЯ.

И поэтому жить среди своих соплеменников, разделяя все радости и беды моего народа — для меня (как и для всякого иного человека, самоидентифицирующего себя с какой-то определенной нацией) означает жить в согласии с самим собой.

Эта жизнь, правда, налагает на национально ориентированного индивидуума определенные обязательства — например, быть в готовности с оружием в руках выступить на защиту своего дома и своего народа в случае каких либо внешних угроз, и, кроме того, сознательно ограничивать себя в рамках тех законов и обычаев, что приняты среди моего народа — но для нормального человека подобные этические ограничения (в сфере как общественной, так и личной жизни), на самом деле, не имеют особого значения.

Это всего лишь плата за право быть одним из членов рода, племени, нации, народа — и плата весьма умеренная.

Поэтому для меня естественно, живя среди своих соплеменников, чувствовать себя полноценным человеком, от рождения обладающим всеми правами (и обязанностями, конечно), которыми обладает любой из моих соседей, родственников и друзей — без каких-либо ограничений.

И я готов платить за право быть человеком первого сорта — если придется, то и жизнью; оно того стоит!
 

Чуть менее комфортно мне среди русских, украинцев и поляков — хотя эти нации, что называется, комплиментарны белорусскому субэтносу русской нации, но все же имеют место быть определенные несхожести в поведенческих мотивациях, в реакции на те или иные события, факты, жизненные ситуации.

Посему среди своих «двоюродных братьев» я постоянно чувствую некую напряженность (пусть и минимально ощутимую), свою чужеродность окружающему меня этнокультурному пространству, минимальную в России, значительно более серьезную — в Польше; Украина — где-то посередине.

Поэтому если я живу в России, Украине или Польше — уровень моего этнического комфорта снижается; и если я осознанно иду на это снижение — то лишь взамен каких-то финансовых, карьерных, иными словами — материально значимых преимуществ, которые мне дает пребывание в «двоюродной» этнической среде.

Эти преимущества должны быть весомыми — иначе теряется смысл в утрате (пусть даже временной) того этнического комфорта, который у меня был дома, среди белорусов.
 

Еще сложнее мне жить среди прочих славян — чехов, словаков, болгар, сербов, хорватов — поскольку они мне уже даже не двоюродные, скорее, «троюродные братья».

У нас с ними практически уже нет ничего общего, кроме некоторой схожести языков и (в отдельных случаях) религии.

Все же остальные моменты — народные обычаи, нравы, привычки, жизненные ценности, даже кухня! — у нас разные; поэтому жизнь среди указанных славянских народностей требует от меня значительно большего напряжения, чем жизнь, например, в Москве или Кракове; отсюда и материальные преимущества должны быть еще более весомыми, ибо утрата этнического комфорта в случае жизни в Варне или Братиславе будет значительно большей.
 
Я уж не говорю о жизни в неславянском мире — там я вообще чужак, окружение мне если не враждебно, то, во всяком случае — не дружелюбно, и долго жить, например, во Франции я не могу — на третью неделю готов идти домой даже пешком.
 
То есть очевидный факт, что в этнически близкой среде потенциал человека раскрывается по максимуму — ввиду отсутствия энтропии, направленной на постоянное преодоление «трудностей перевода» — доказывать не надо.

Естественно поэтому, что подавляющее большинство гуманитарных ценностей (книг, картин, симфоний) написано и создано авторами, пребывающими среди своих соплеменников — в отличие от точных наук, которые вненациональны (и посему математики, например, или физики могут трудиться где угодно — формула уравнения свободного падения едина для всего мира), творчество гуманитарное есть порождение национального духа.
 
 

Человек достигает максимума в способности созидать в окружении своих соотечественников.

Сколько мы знаем гениев, некогда великих у себя на Родине, а затем утративших её и влачащих жалкую жизнь в эмиграции! Несть им числа — и редкие успехи одиночек, сумевших переломить худую судьбу, лишь подтверждают это правило…
 

Но почему человек в среде своих соплеменников испытывает этнический комфорт, который является базовым условием для максимально возможной реализации личности (я не говорю о максимально возможном коммерческом успехе — ибо торговля среди славян никогда не была делом ни уважаемым, ни достойным мужчин)?
 
Почему, например, белорусу комфортно в Беларуси? Потому что Беларусь — практически МОНОЭТНИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО.
 
Да, белорусы — это субэтнос русской нации; в отличие, кстати, от украинцев, которые являются абсолютно самостоятельной нацией (я говорю о жителях Галиции, Волыни и Подолии, разумеется).
 
Но этот белорусский субэтнос на сегодняшний день создал свое собственное русское государство — еще недавно ЕДИНСТВЕННОЕ РУССКОЕ ГОСУДАРСТВО на Земле, кстати! — и было бы нелепой ошибкой (или предательской подлостью) со стороны руководства России отрицать право этого субэтноса на свое собственное самостоятельное существование в границах независимого суверенного государства.
 
Ведь в чем подлинный источник беды той же Украины? Если отмести пустую шелуху околополитических разговоров — то именно в той энтропии, что ежечасно генерируется этнической несхожестью украинского запада и русского востока и юга — и ни в чем другом!

В Беларуси нет олигархии и олигархов — опять же, по причине моноэтничности этого государства.

Олигархический строй возникает тогда, когда свою ущербность в инонациональной этнокультурной и этносоциальной местной среде пришлые торгаши пытаются компенсировать неистовым рвачеством, бешеным сколачиванием капитала — который, по их мнению, станет гарантией их власти над чужеродным для них большинством местного населения.

Ведь олигархи и в России, и на Украине отнюдь не являются «плотью от плоти и кровью и крови» местного этноса! Даже если они по национальности, внесенной в метрику, и схожи с основной массой местного населения — то духовно они уже давно утратили даже видимость связи со своими соплеменниками!
 
 

Ведь для человека, осознающего себя частью нации, невозможна сама мысль о том, чтобы использовать эту нацию для ЛИЧНОЙ НАЖИВЫ!

Те же русские купцы-старообрядцы, до революции составлявшие костяк деловой элиты страны — они никогда не были «инородцами» для русского народа; их состояния были достаточно велики, но так же велики были и их пожертвования на «общее дело» — храм ли это, картинная ли галерея, приют для убогих или публичная библиотека — и, таким образом, их состояния служили развитию нации.

Нынешние же российские и украинские олигархи чужеродны для окружающих их народов — посему такой нравственный императив, как совесть, им неведом по определению.


То есть моноэтничность Беларуси позволяет нации избежать раскола на безумно богатых и безнадежно нищих — уровень жизни в этой стране более-менее един и для столицы, и для райцентров, и разница в заработной плате между столяром в Ганцевичах и столяром в Минске никак не превышает тридцать-сорок процентов; равно как и разница в зарплате слесаря МАЗа и директора туристической фирмы не превышает двух-трехкратного размера.

Здоровый национализм белорусов не имеет ничего общего с той картинкой украинского истерично-агрессивного национализма галичан, что иногда показывает Первый канал; национализм белорусов есть естественное чувство уверенных в себе и в своем народе людей, созидающих будущее своей страны для своих детей.
 
В советские времена термин «национализм» имел устойчивую негативную окраску — это понятно, марксистская идеология, которую, в своих политических интересах, реанимировал дурак Хрущев, требовала повального интернационализма и братания со всякими «угнетенными нациями».

Слава Богу, время коммунистов с их идиотскими догмами закончилось — и теперь мы можем вернуть термину «национализм» его подлинную окраску.

Ибо национализм — это любовь и уважение к своей нации; и вовсе не потому, что она самая лучшая — а потому, что она самая лучшая для того, кто имеет честь к ней принадлежать!

Национализм созидателен — ибо осознание того, что твой труд становится частью усилий всей нации, направленной на обеспечение ее будущего — дает не менее серьезную мотивацию для творчества, чем материальные блага; а если мудрый руководитель страны сумеет соединить оба эти мотивационных момента в единый мейнстрим — успехи этой страны и ее нации будут колоссальны!

Национализм — это мировоззрение нового, постлиберального мира, который сегодня идёт на смену обанкротившемуся мировоззрению мондиализма.