КАК Я С ЭСТОНСКОЙ РЕСПУБЛИКОЙ ЗА СВОБОДУ СЛОВА БОДАЛСЯ :: IMHOclub

ТЮРЕМНЫЙ ВЕСТНИК. ЭСТОНИЯ

Сегодня

Сергей Середенко

Правозащитник, политзаключенный.

КАК Я С ЭСТОНСКОЙ РЕСПУБЛИКОЙ ЗА СВОБОДУ СЛОВА БОДАЛСЯ

Сеанс юриспруденции, следите за руками

Участники дискуссии:

2

2
Последняя реплика:

8 часов назад

Леонид Радченко, Сергей Леонидов

Начну с действующих лиц. Понятно, что «я» — это «я». А вот почему второе действующее лицо Эстонская Республика (ЭР) надо объяснить. Дело в том, что, согласно эстонской же доктрине, государство, сиречь ЭР — юридическое лицо. В случае же с преступлением против государства, государства в подобного рода делах ну просто очень много. Судите сами. Закон, то есть УК, в котором написано, что угрожает государству, принимается самим государством. Судья назначается государством. Обвинение поддерживает государственная прокуратура. Окончательное решение выносит Государственный суд.

Причем, опять-таки, именем государства — «Эстонской Республики». И главное — государство само решает, пострадало оно или нет. Жертва, обвинитель и судья в одном лице. Хоть решение могло бы не именем себя выносить, а именем, например, «Поющей революции» или «Балтийской цепочки». Ну или, на крайний случай, «именем закона».

Дамочку, вынесшую мне приговор в Харьюском уездном суде, зовут Астрид Аси. В Таллинн ее перевели из Нарвы. И сразу на должность председателя Харьюского суда. Процесс надо мной в этой должности был у нее первый. А сейчас дамочка — главный государственный прокурор, с учетом прокурорского принципа единоначалия — главный прокурор в государстве. Я — ступенька в её мощной карьере. Тем интереснее будет узнать, каковы представления Главного государственного прокурора о свободе слова.

Благодаря Астрид Аси и другим судьям окружного и Государственного судов мы узнали, что я весьма опасен для государства. Теперь можно посмотреть на то, насколько государство опасно для нас. Для меня — точно.

Короткое лирическое отступление. Помню, что побоище «Бронзовой ночи» эстонские политологи назвали «диалогом» и «коммуникацией». Если придерживаться этого подхода и считать, что мой судебный процесс — тоже «диалог», то позиции в этом диалоге были выяснены при первом же моём посещении офиса Департамента охранной полиции (они очень обижаются, когда я называю их Охранкой) на Тоомпуйестеэ. Второй человек в этом учреждении, Александр Тоотс, сказал мне: «Ты сядешь!». И добавил: «Сейчас не 37-й год!»

Никакого противоречия между двумя этими заявлениями господин Тоттс (он уже на пенсии, говорят, отдыхает где-то неподалеку от Вирусской тюрьмы на своем хуторе) не увидел. Моя же позиция с первых минут была несколько нестандартной, поскольку с текстом подозрения я уже ознакомился. Это не было обычное в таких случаях «Я этого не делал», «Я не виноват» или, что хуже, «У вас ничего на меня нет». Нет. Моя позиция была: «Это вообще не может быть преступлением, «Это распространение несекретной информации среди кого бы то ни было». Свобода слова, короче говоря.

Первое, что сделал следователь по моему делу Урмас Умблея, — протянул мне распечатку того выпуска «Политкорректора» (колонку, которую я еженедельно в течение пяти лет вел на портале baltnews.ee), в котором я высказался по поводу тех новых статей УК, по которым меня и обвинили в итоге. В том выпуске — то же самое: «Это вообще не может быть преступлением». И с этим я дошел до конца процесса. В этом абсолютно убежден по сей день. Теперь давайте разберемся, почему. А при разборе будем пользоваться в основном цитатами из судебных решений.

Решением Харьюского уездного суда от 22.09.2022 я был признан виновным в совершении преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 235¹ УК ЭР (Уголовный кодекс в Эстонии на русском языке называют Пенитенциарным, и в переводах используется сокращение ПК. Прямой же перевод с эстонского — «Кодекс о наказаниях»). Нормы, подобные ст. 235¹ ПК, называют «бланкетными», то есть согласно этой норме я намеревался совершить преступления, предусмотренные другими статьями ПК. В моем случае — ст. 232 и 234². То есть мое преступление в том, что я собирался совершить другое преступление. Какое именно — так и осталось невыясненным.

Позиция «это не может быть преступлением» означала, что, на мой взгляд, указанные нормы не соответствуют Конституции. В случае же, если суд действительно устанавливает такое несоответствие, он делает представление в Коллегию по конституционному надзору Государственного суда, которая в Эстонии якобы выполняет роль Конституционного суда. Почему «якобы» — об этом ниже.

Конституционное право — это не то, чем адвокаты зарабатывают свои гонорары, поэтому мы с защитником Владимиром Садековым поделили работу: я отвечал за «конституционную линию», а он — за «Середенко не виноват», «Середенко этого не делал», и «У вас ничего на Середенко нет».

Глава «Конституционный надзор» заняла пункты с 410 по 445 решения суда (общий объем решения в переводе на русский язык — 181 стр). Вот с ними и будем разбираться. Потому что ходатайство о производстве Конституционного надзора я подал еще судье Эхе Поповой, которая решала вопрос о моем содержании под стражей. Это ходатайство, как с трудом выяснил защитник, она просто переслала в окружной суд. Как? Зачем? Там же оно и пропало.

411. Защитник Владимир Садеков отметил, что ходатайство о проверке конституционности подавалось как до судебного производства, так и в ходе судебного производства, но до сих пор ни одно из ходатайств не было разрешено. По словам защитника, состав статьи неопределенный. Ее использование вызывает вопросы. Должно ли из указанной статьи следовать, что каждый раз, когда лицо вступает в контакт с гражданами других стран, общается с ними, обменивается информацией, то это следует рассматривать в свете статьи 235¹ ПК? (…) Если предположить, что Сергей Середенко будет оправдан или признан виновным, он выйдет из тюрьмы и свяжется со своими знакомыми за границей — значит ли это, что он снова совершит преступление? Неясно, кто с кем может общаться, а с кем — нет. (…) Действительно ли действия Сергея Середенко угрожали безопасности Эстонской Республики? Тогда как и чем? Прокуратура конкретно не указала, каким образом Сергей Середенко мог угрожать внешней безопасности Эстонской Республики. Таким образом, проблема заключается в неопределенности статьи 235¹ ПК, что не дает возможности установить, в какой момент деяние становится незаконным. Следовательно, практическое применение указанной нормы не является юридически обоснованным.

В эстонском юридическом языке ошибка, на которую указал защитник, называется нарушением принципа правовой ясности. Забегая вперед, скажу, что итог моих усилий по производству конституционного надзора известен: он так и не состоялся. В том смысле, что ни Харьюский уездный суд, ни Таллинский окружной суд, ни Коллегия по уголовным делам Государственного суда так и не передали дело в Коллегию по конституционному надзору Государственного суда, которая единственная в Эстонии вправе принимать соответствующие решения. Как это соблюдается на практике, покажу ниже, но подчеркну главное: ни я сам, ни защитник не вправе напрямую обратиться в эту коллегию. В отношении же принципа правовой ясности суд занял не одну, а две позиции. Как легко можно догадаться, взаимоисключающие.

420. В соответствии с принципом правовой ясности закон, ущемляющий основное право, должен быть достаточно определён. Правовые нормы должны быть достаточно чёткими и понятными, чтобы отдельное лицо могло с определённой вероятностью прогнозировать поведение органа государственной власти и регулировать свою деятельность. (...) Поэтому носитель основных прав должен уметь предвидеть правовые последствия, к которым могут привести его действия, а лицо должно уметь прогнозировать поведение органов государственной власти. Юридическая двусмысленность не имеет места, если имеется нормативный технический недостаток, который можно преодолеть путём толкования.

423. (...) Действия, направленные против безопасности Эстонской Республики, могут состоять из различных действий. В качестве примера приведены сбор, хранение, передача, изменение или повреждение информации или вещи. Чтобы выяснить, направлена ли деятельность лица против безопасности Эстонской Республики, необходимо принять во внимание все обстоятельства, связанные с конкретной деятельностью. Невозможно дать исчерпывающее определение действиям, направленным против безопасности Эстонской Республики, и этот термин меняется с течением времени, что зависит от угроз безопасности, которые угрожают стране, и политики безопасности страны. При осуществлении деятельности против безопасности Эстонской Республики можно, среди прочего, опираться на стратегические документы развития государственной обороны и план действий государственной обороны, то есть „Основы политики безопасности Эстонии“ (ч. 1 ст. 6 Закона о государственной обороне) и задачи, представленные в плане сбора и анализа информации о государственной безопасности и плане собранной информации (ч. 2 ст. 9 Закона об органах обеспечения безопасности (здесь и далее перевод Татьяны Опиковой).

424. Из вышеизложенного следует, что неопределение термина «деятельность против безопасности Эстонской Республики» было сознательным и преднамеренным выбором законодателя. (...) В данном случае ст. 234² и 235¹ ПК сформулированы таким образом, что из формулировки соответствующего положения каждому понятно (при необходимости — с помощью толкования суда), в результате совершения какого деяния он будет привлечен к уголовной ответственности. (...) В данном случае важно то, что и в отношении ст. 234² и ст. 235¹ ПК однозначно понятно, что уголовная ответственность наступает за „деятельность, направленную против безопасности Эстонской Республики“. Совершенно обоснованно, что раскрытие такого понятия является задачей конкретного судебного производства, поскольку каждый раз необходимо оценивать обстоятельства конкретного правонарушения, исходя из стандартов, дефинирующих/определяющих безопасность Эстонской Республики.

Я с моими тремя высшими образованиями, из которых два — юридические, так и не смог с определенной вероятностью спрогнозировать поведение органа государственной власти, читай — Департамента охранной полиции. Моя книга о тюрьме будет начинаться так: «Некоторых берут с поличным. Меня взяли с капустой и кренделем». Потому что не смог предсказать. Но ведь это не беда? Не беда, потому что суд поможет разобраться.

425. На основании изложенного суд считает, что ст. 234² и 235¹ ПК не противоречат принципу правовой ясности, изложенному в ч. 2 ст. 13 Конституции, а также принципу требования детерминации, изложенному в ч. 1 ст. 23 Конституции.

Теперь переходим к свободе слова. Признайтесь себе: ведь на заголовок «Как я с Эстонией за правовую ясность боролся» вы бы не купились. Не купились. А рассказать хотелось. Но вот сейчас — точно про свободу слова.

Позиция обвиняемого

412. Обвиняемый Сергей Середенко также считает, что ст. 232, ч. 1 ст. 234², а также ст. 235¹ ПК противоречат Конституции и подал ходатайство о начале процедуры конституционного надзора на основании ст. 15 Конституции. Указанные статьи устанавливают уголовную ответственность за нарушение ограничений свободы слова. Но это ограничение свободы слова противоречит Конституции (...).

Общий принцип ограничения прав и свобод закреплён в статье 11 Конституции, где указано, что права и свободы могут быть ограничены только в соответствии с Конституцией, и такие ограничения должны быть необходимы в демократическом обществе и не могут искажать сущность ограничиваемых прав и свобод.

Исключение из общего принципа составляет статья 130 Конституции, которая допускает ограничение прав и свобод граждан, в том числе свободы слова, во время чрезвычайного или военного положения — в интересах государственной безопасности и общественного порядка, в случаях и порядке, предусмотренных законом. В сравнении со статьями 11 и 130 Конституции статьи 44 и 45 представляют собой ограничения, налагаемые специальными нормами, в то время как эти ограничения общей свободы слова не являются общими — ст. 44 устанавливает ограничения на получение (предоставление) информации, а статья 45 — на распространение информации.

Сергей Середенко считает необходимым подчеркнуть, что ПК сам по себе не является и не может быть «законом», которым устанавливаются ограничения (свободы слова) — ПК лишь описывает ответственность за нарушение этих ограничений. При сравнении соответствующих ограничений свободы слова в положениях Конституции и Пенитенциарного кодекса бросается в глаза, что: 1) «государственная безопасность» не является одной из конституционных причин, допускающих ограничение свободы слова; 2) статьи 232 и 234² ПК устанавливает уголовную ответственность не только за то, что (какой вид информации) собирается и распространяется, но и за то, кому она распространяется (передаётся). Конституция вообще не предусматривает таких ограничений свободы слова (...); 3) в правовой системе Эстонии отсутствует закон, который бы в целом регулировал ограничения на распространение несекретной информации.

Всё так: ст. 234² ПК устанавливает уголовную ответственность за нарушение ограничений свободы слова в интересах государственной безопасности, а Конституция в статье 130 позволяет делать это только во время чрезвычайного или военного положения. Причём ограничения накладываются в основном на СМИ, а не на физических лиц. Важно: все судебные инстанции согласились с тем, что статьи 232, 234² и 235¹ ПК ограничивают свободу слова в большей мере, чем это разрешено статьёй 45 Конституции.

426. (...) По оценке суда рассматриваемые положения ущемляют вытекающее из ч. 1 ст. 45 Конституции право каждого свободно распространять идеи, мнения, убеждения и прочую информацию в устном, печатном и изобразительном виде либо иным способом. (...) Данное право разрешено ограничивать согласно 2-му и 3-му предложениям части 1 статьи 45 Конституции — в целях охраны общественного порядка, нравственности, прав и свобод, здоровья, чести и доброго имени других людей, а также применительно к государственным и муниципальным служащим в целях защиты государственной или коммерческой тайны (...), а также в целях защиты семейной и частной жизни других людей и в интересах правосудия.

Важно: я нажал кнопку аварийной сигнализации. Важно: до меня этого никто не делал. В пояснительной записке к законопроекту, которым были введены в ПК рассматриваемые статьи, подготовленной Минюстом в сотрудничестве с Департаментом охранной полиции и Государственной прокуратурой, нет ни слова о том, что эти статьи каким-либо образом ущемляют свободу слова.

423. Целью состава статьи 234² ПК было исключить возможные правовые лазейки в применении статей 231, 232, 233, 234, 235¹ и 243 (…).

Свобода слова = «правовая лазейка», которую нужно «исключить».

Важно: я первый, кто пошёл против такой атаки на свободу слова в т. н. большим судом, то есть обычным судебным порядком. До меня, как выяснилось, приговоры по части 1 статьи 235¹ ПК уже были (до ареста я об этом не знал), но это были постановления суда, скрепляющие сделки. Т. е. люди признавали свою вину, и получали, условно говоря, полсрока. Явно по совету своих адвокатов, которые, как я предполагаю, просто не знали, как защищать своих клиентов по статьям, которыми «исключили возможные правовые лазейки».

Важно: ни один из этих эстонских адвокатов не разглядел неконституционность этих статей, не разглядел удушения свободы слова. Это я об огромной разнице между правозащитниками и адвокатами.

Противоречия ч. 1 ст. 234² и ч. 1 ст. 235¹ ПК ст. 45 Конституции очевидно. В таком случае суды должны были передавать соответствующие представления в Коллегию по конституционному надзору Государственного суда. Чего, как мы уже знаем, сделано не было. Почему? А вот сейчас начинается самое интересное. То, ради чего всю эту юридическую сагу стоило читать.

430. По оценке суда, необходимо расширить перечень ограничений, прямо указанных в ст. 45 Конституции. А именно, 2-м предложении ч. 1 ст. 45 Конституции действительно в качестве ограничивающей свободу выражения оговорки напрямую не упоминаются слова «безопасность Эстонской Республики», но, несмотря на это, нельзя согласиться с утверждением, что «государственная безопасность» не является одной из конституционных причин, допускающих ограничение свободы слова.

Не удержусь: это восторг! Судья, а ныне главный государственный прокурор Астрид Аси, решила, что Конституция несовершенна, подправила её и вынесла приговор. Блеск! (А я должен был это «предсказать»).

В своей книге «Русская правда об эстонской Конституции» я уже давно указал на эту особенность эстонского конституционализма. Эстонцы точно знают, что в их конституции есть всё, что им надо. И наоборот: нет ничего, что им не надо. Даже если оно там есть. Это, конечно, мешает «с определённой вероятностью прогнозировать поведение органа государственной власти», то есть суда, но ведь мешает-то мне, а не суду. Суду, как только что было показано, и Конституция не помеха.

Конечно, суд солгал, заявив, что «государственная безопасность не является одной из конституционных причин, допускающих ограничение свободы слова». Является. Но только во время военного или чрезвычайного положения. Регулируемого соответствующими законами. Опять не удержусь: пп 54-123 «Решения суда» или 24 страницы решения посвящены (российской) «деятельности по оказанию влияния». Иначе говоря, речь идёт о гибридной войне. Но гибридная война явно предполагает и гибридное военное положение, которое судья Аси де-факто и объявила...

Понимая, что с Конституцией получилось как-то коряво, суд решил обратиться к международному праву. Конкретнее, к Европейской конвенции по правам человека. То есть главный европейский документ по правам человека был использован эстонским судом, чтобы засадить в тюрьму правозащитника.

432. Помимо Конституции, государственные законы также должны учитывать принципы свободы слова и её ограничения, изложенные в статье 10 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (ЕКПЧ). Согласно части 1 статьи 10, каждый имеет право свободно выражать своё мнение, а часть 2 устанавливает ограничения на свободу выражения мнений. Часть 2 статьи 10 предусматривает следующее: осуществление этих свобод, налагающее обязанности и ответственность, может быть сопряжено с определёнными формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка (...). Таким образом, в отличие от положений ст. 45 Конституции, в части 2 статьи 10 ЕКПЧ в перечне уважительных оснований для ущемления свободы слова указаны национальная безопасность и территориальная целостность. По оценке суда, даже в этом случае Конституция и ограничения, предусмотренные в её статье 45, должны толковаться таким образом, чтобы их применение соответствовало Конвенции о правах человека и практике её применения, то есть следует интерпретировать список ограничений, содержащихся в статье 45 Конституции, в расширенной форме.

И снова — блеск! Я восхищён и предлагаю присоединиться ко мне в моём восхищении! Оказывается, интерпретация конвенциональных ограничений свободы слова «в расширенной форме» «соответствует Конвенции о правах человека и практике её применения». Другими словами — чем больше эстонский суд защемит права человека, тем это больше будет соответствовать защите прав человека.

433. (…) можно без сомнений сказать, что законной целью ущемления предусмотренной ст. 45 Конституции свободы слова следует считать не названную в ч. 1 ст. 45 причину ограничения — безопасность Эстонской Республики.

Вот так: «без сомнений». Вот и Тотс без всяких сомнений говорил: «Ты сядешь!». И я сел. И сижу, в полной убеждённости в своей правоте. И что со мной делать, как меня «перевоспитывать» — никто не знает. Но знают, что сидеть я буду от звонка до звонка, потому что, как мне заявила в связи со своими метаниями по вопросу моего УДО начальница дома Керту Кюлаотс: «Это наша позиция, и она не изменится». Читай: как бы образцово я ни вел себя в тюрьме, меня всё равно раньше срока не выпустят. Не для того сажали... Извините — вырвалось. Вернёмся к свободе слова.

Хотел тут привести ещё одно мнение по вопросу о том, хорошо это или плохо, что в ст. 45 Конституции Эстонии «государственная безопасность» не упоминается как ограничитель свободы слова, а в статье 10 ЕКПЧ — упоминается. Мнение это принадлежит другой дамочке — Юлле Мадизе, которая вот уже второй срок занимает пост Канцлера юстиции. Но комментированное издание 2014 года, в котором она приводит свои доводы, в тюремном планшете заменили изданием 2020 года, а там уже другие авторы. Поэтому процитировать не смогу, но суть та же — такое ограничение соответствует европейской культуре.

Как исследователь эстонского конституционализма, я знаю ответ на вопрос о том, почему в ст. 45 Конституции нет упоминания госбезопасности. А есть оно только в 130 статье — во время чрезвычайного или военного положения. Причина кроется в неприкрытой ненависти авторов Конституции к Комитету государственной безопасности СССР и его же, СССР, прокуратуре. Для справки: прокуратура, как институт, вообще не упоминается в Конституции ЭР. Эстонцы к месту и не к месту вспоминают «оккупацию» (в этом тексте на кавычках не настаиваю), но вот отсутствие госбезопасности в ст. 45 — это ведь как раз «перемога» над ней! Торжественный акт прощания с советским режимом! Стоило ли так бравурно расставаться с КГБ, чтобы так рьяно возлюбить Департамент охранной полиции? Который прямо считает себя преемником довоенной Политической полиции? В результате, если прислушаться к Астрид Аси и Юлле Мадизе, то с Конституцией 1992 года сейчас произошло то же, что в своё время с Конституцией 1920 года — та была объявлена «слишком демократической». Не шучу.

Отдельно стоит остановиться на попытках судьи Аси обосновать конституционность оспоренных статей судебной практикой. Мол, те ограничения прав и свобод, что указаны в Конституции, «раздвигаются» не в первый раз.

429. Как правило, в случае квалифицированной правовой оговорки перечень оснований для ограничения в положении самой Конституции должен быть исчерпывающим. И всё же судебная коллегия Государственного суда по конституционному надзору трактует и считает допустимым даже в случае положения с квалифицированной правовой оговоркой в качестве цели, оправдывающей ущемление основного права, а также причину ограничения, не упомянутую в самом положении (см, например, решение судебной коллегии Государственного суда по конституционному надзору от 03.05.2001 № 3-4-1-6-01, п. 18.

Заглянем в это решение. И затем, чтобы отвлечься от свободы слова, и потому, что оно прекрасно. Речь в нём идёт об эстонке, которая вздумала дополнить свою фамилию прусским окончанием, да ещё и с «фон».А вот текст, на который ссылается судья Аси:

18. Второе предложение ст. 26 Конституции разрешает ущемлять неприкосновенность частной и семейной жизни в установленных законом порядке и случаях для защиты здоровья, нравственности, общественного порядка или прав и свобод других людей, предотвращения преступления или поимки преступника. Целью статьи 11 Закона о фамилиях (Perekonnanimide korralduse seadus), которая запрещает брать чужую фамилию, если лицо является эстонцем или его фамилия имеет эстонскую форму, является обеспечение эстонской национальной идентичности, так как имя лица является одним из выражений национальной идентичности. В преамбуле Конституции подчёркивается, что государство должно обеспечить сохранение эстонской национальности и культуры на века. Целью законодателя при установлении ограничения было обеспечение сохранения эстонской национальности и культуры и через это права других людей на национальную идентичность, что, по мнению коллегии, можно считать целью, оправдывающей ущемление.

19. Приступая к оценке того, перевешивает ли необходимость защиты национальной идентичности свободу изменять своё имя, коллегия прежде всего отмечает, что во время составления Конституции защита национальной идентичности имела большое значение для обеспечения сплочённости народа. Однако в настоящее время защита национальной идентичности не должна бы исключать изменение имени.

Капелька теории. «Оговорка закона» — это формулировка типа «Нечто можно делать только в установленных законом случаях и порядке». В Конституции таких формулировок предостаточно. Если нет соответствующего закона, в котором указано, когда и как можно совершать это «нечто», то «нечто» совершать нельзя. При этом законодатель совершенно свободен в определении этих «когда» и «как».

«Квалифицированная оговорка закона» — дело другое. В случае квалифицированной оговорки «нечто» прямо указывается в Конституции, равно как и «когда и как». И отступать от этого нельзя, потому что в противном случае само понятие «квалифицированной оговорки закона» теряет смысл. Закон может только уточнить детали. Всё, капелька теории упала.

О том, как в Эстонии относятся к Конституции, я уже написал. Поэтому насладимся ещё одним фрагментом решения Государственного суда, на который сослалась судья Аси. На сей раз речь идёт о п. 25 Постановления коллегии по уголовным делам Государственного суда № 3-1-1-9-15 от 11.03.2015 г. Сразу обращаю внимание на то, что решение по вопросу конституционности ограничения основных прав принято не Коллегией по конституционному надзору, а Коллегией по уголовным делам, которая задачи конституционного суда не исполняет.

25. Материальная конституционность ограничения основного права прежде всего предполагает легитимную цель. При этом следует учитывать, что как право на свободу, так и право на неприкосновенность частной семейной жизни являются основными правами, с квалифицированной оговоркой закона, которые можно ограничивать исключительно в указанных в этих статьях целях или в виде исключения для защиты какого-либо другого основного права или конституционной ценности.

Вообще-то, как уже было указано, право подобного рода решения принадлежат Коллегии по конституционному надзору, но «в порядке исключения», по-видимому, можно и Коллегии по уголовным делам. Однако в моём случае мы имеем дело не с «исключением», а с законом, конкретнее — с ч. 1 ст. 234² ПК. «Закон» по определению не может быть «исключением». Во всяком случае в моей голове.

Минутка истории: в Советском Союзе конституционного надзора не было вовсе. Вместо принципа «разделения властей» существовал принцип «единства власти». И в его рамках было немыслимо, чтобы какой-то там суд своим решением мог отменить закон, принятый депутатами, которых избрал народ! Никто не может быть против народа. После уничтожения СССР каждой стремившейся показать себя демократической республике пришлось выдумывать конституционный надзор самостоятельно. Поскольку конституционный надзор — это именно тот механизм, который ставит судебную власть на одну доску с законодательной и исполнительной властью.

Эстонская модель, в которой конституционный суд «утоплен», «интегрирован» с Государственным (высшим) судом, не является широко распространённой. Но гораздо важнее, является ли она эффективной. Мой ответ — нет, не является. Этой проблеме я посвятил много своих исследований. Вы прочитали «минутку истории».

В своём решении Астрид Аси сослалась ещё на три решения Государственного суда. Одно из них — решение Коллегии по гражданским делам № 3-2-1-27-14 от 12.05.2014 г. В п. 9 этого решения подтверждается то, что было описано мной ранее: «в ч. 5 ст. 24 Конституции содержится основное право с простой оговоркой закона, что означает, что его можно ограничивать законом по любой причине, не запрещённой Конституцией». Уточнение: в Эстонии «права человека» называют «основными правами», так же, как в США их называют «гражданскими правами».

П. 56 решения Коллегии по конституционному надзору № 5-19-42-13 от 18.12.2019 даёт другую трактовку ограничений «простой оговоркой закона»: «Основное право равенства является основным правом с простой оговоркой закона, ограничение которого является противоречащим Конституции в случае, если для неравного обращения отсутствует разумная и уместная причина. Оценивая конституционность ограничения, следует взвешивать цель неравного обращения и тяжесть причинённого неравного положения».

Это отличается от «запрещённого Конституцией» в предыдущем сюжете. В последнем решении, на сей раз Пленума Государственного суда, на которое ссылается судья Аси (п. 94 решения № 5-20-3-43 от 20.10.2020 года) просто повторяется предыдущая мысль. Так как текст — юридический и запросто может расстроить кого-то из эстонских чиновников, то приходится быть подробным, а значит — многословным. Терпите. Я же вытерпел...

Думаете, это был весь полёт судейской фантазии? Отнюдь! Одной из очевидных задач Харьюского уездного суда была дискредитация моего доброго имени и репутации учёного и правозащитника. Примеров тому в решении — масса. При этом особенность решения Харьюского уездного суда — полное отсутствие ссылок на материалы дела. Вот, например, в относящемся к теме этих заметок сюжете судья Аси пишет:

427. Таким образом, хотя статья 45 Конституции регулирует свободное распространение информации, идей, мнений и убеждений, указанная статья одновременно устанавливает и пределы, до которых могут доходить возможности реализации основного права. Возможности реализации любого основного права могут продолжаться бесконечно только до тех пор, пока не нарушается реализация какого-либо иного основного права. Следовательно, утверждение Сергея Середенко беспочвенно и безосновательно, якобы статья 45 Конституции допускает свободное и неограниченное распространение идей, мнений и убеждений в устном, печатном и изобразительном виде, либо иным способом, независимо от их содержания.

Я абсолютно согласен с судом в том, что подобное утверждение Сергея Середенко было бы «беспочвенным и безосновательным»…, если бы Середенко взялся подобное утверждать. Указаний на то, где, в какой момент судебного процесса я сморозил подобную глупость и в каком томе дела, на какой странице она зафиксирована — нет. Это «утверждение» судья Аси просто выдумала. Чтобы показать, какой я болван, а не правозащитник. Ннекрасиво, судья Аси. Я вот свою критику ваших умозаключений сопровождаю ссылками на первоисточник. Квалифицированно прокомментировать п. 431 решения Харьюского суда я не смогу, поскольку так до сих пор и не разобрался в том, что же имела в виду судья Аси, и ни один из вышестоящих судов не «помог» мне в этом, хотя я и обращал внимание на этот пассаж. Остаётся только спекулировать, строить догадки, о чём честно и предупреждаю. Судите сами.

431. Необходимо обратить внимание на положение статьи 10 Конституции, согласно которой перечисленные в настоящей главе права, свободы и обязанности не исключают иных прав, свобод и обязанностей, вытекающих из смысла Конституции или согласующихся с ним и отвечающих принципам человеческого достоинства, а также социального и демократического правового государства. Это положение обеспечивает открытость каталога основных прав. Правовые блага со временем меняются, поэтому не всегда возможно охватить их каким-либо существующим основным правом. Статья 10 Конституции как раз даёт возможность защитить такие основные права и позволяет перечню основных прав иметь культурное, а не только юридическое значение. Суть статьи 10 Конституции состоит в том, чтобы обеспечить наличие других прав и обязанностей, прямо не предусмотренных Конституцией.

О чём речь? Самая решительная спекуляция могла бы быть следующей: раз каталог основных прав принципиально открыт, то и каталог их ограничений тоже принципиально открыт. Для судьи Аси — точно. Надо же как-то обеспечить «наличие других прав и обязанностей, прямо не предусмотренных Конституцией».