Я приехал на борт своего нового судна в третьем часу ночи. Судно называлось «Safmarine Douala» и стояло под погрузкой какао-бобами в Абиджане. Бросив чемодан в свою временную каюту судовладельца на капитанской палубе, я уже собирался завалиться спать, как почувствовал чей-то пристальный взгляд.

От порога открытой двери каюты за мной внимательно наблюдал небольшой рыжий пёс. На моё приглашение войти он не отреагировал, постоял, посмотрел ещё немного и ушёл.

В последующие три недели моего дублёрства Бруклин (так звали эту собаку) регулярно заходил ко мне в каюту, когда я сидел там над документами, деликатно изучал меня, постепенно подходя всё ближе, и, в конце концов, мы окончательно подружились. Когда я, уже после океанского перехода в Америку, принял пароход под своё командование, я уже был в курсе истории Бруклина, его повадок и судовых обязанностей.



Главная из этих обязанностей заключалась в предотвращении проникновения на борт зайцев. «Safmarine Douala» уже много лет стояла на линии Западная Африка – восточное побережье США.

В Африку везли нефтяное оборудование, бумагу, ширпотреб и множество прочих товаров. Обратно возвращались полностью загруженными красным деревом на палубе и какао-бобами в трюмах для того, чтобы гарантировать каждому американцу «толстый, толстый слой шоколада» на его сникерс. Наряду с какао-бобами в страну свободы стремилось также множество африканцев, которые всеми способами норовили спрятаться в трюме среди мешков. Они-то и были главной целью и смыслом жизни Бруклина.

Абсолютное большинство негров на удивление сильно боится собак. Мне даже рассказывали занятную теорию происхождения этого феномена, но я не совсем с ней согласен. Факт в том, что, когда мы с Бруклином появлялись на верхней палубе во время грузовых операций, все местные докеры, большая часть из которых по местным обычаям дремала в тени, моментально прятались.

Бруклин, высоко неся свой рыжий бубликом флаг-хвост, важно обходил и обнюхивал палубу, загонял на комингс трюма зазевавшихся негров и всячески демонстрировал своё присутствие на судне. Эти регулярные демонстрации флага приводили к тому, что отбивали у местного населения тягу к благам цивилизации, правам человека и заморским путешествиям именно на нашем пароходе.

Естественно, в последнем африканском порту Бруклин производил особо тщательный осмотр и обнюх всех грузовых и служебных помещений. Недаром на его будке, установленной на крыле мостика, красовалась надпись «Ship’s Security Officer».

Однако в эту будку Бруклина помещали лишь тогда, когда судно прибывало в порт или собиралось выходить из порта, и на борт посещали портовые власти для оформления всяких формальностей. В остальное время он проживал в капитанской каюте. Обычная его позиция была поперёк порога у входа.



Поэтому дверь моей каюты была всегда открыта, но всё её содержимое пребывало в абсолютной безопасности. Бруклин, как опытная секретарша, определял цель визита любого из членов экипажа и реагировал соответственно: от позволения перешагнуть через себя до угрожающей позы и предупредительного лая.

Среди экипажа у него были свои любимчики и не очень. Второму помощнику, который слишком настойчиво и фамильярно пытался завоевать его дружбу, он даже как-то прокусил палец. Но это был единственный инцидент подобного рода. В основном же Бруклин был со всеми своими дружелюбен, весел, охотно принимал угощения, но прекрасно понимал судовую иерархию и беспрекословно слушался только капитана.

В американских портах Бруклину запрещали сход на берег, поэтому он во время моих отлучек с судна ждал меня на верхней палубе у трапа. В африканских же портах он всегда сопровождал меня в прогулках по причалу и портовым окрестностям, отбегая недалеко и ненадолго.

Местные неоднократно предупреждали словами «чоп-чоп», поднося щепоть одной руки ко рту, а другой показывая на Бруклина. Дескать, одинокую собаку здесь запросто могут забить и съесть. Но мой Брушка был хитрым, опытным, умел постоять за себя и избегать неприятностей. Только при стоянках судна в Сан Педро он позволял себе загулы на целый день. Вероятно потому, что это была его родина, и он спешил навестить своих старых друзей и подруг. После отхода из этого порта он особенно долго дрых.



Через пять месяцев нашей дружбы приехал мой сменщик. Сдав ему дела, я ещё несколько дней оставался на борту, уступив капитанскую каюту и переехав снова в ту же каюту судовладельца по соседству. Бруклин заходил ко мне, вздыхал, ложился в ногах и подолгу лежал, пока я читал или смотрел телевизор. Он всё понимал. В мой последний день на борту он внезапно допустил сентиментальность – лизнул мою руку, чего никогда раньше не делал.

После этого, видимо застеснявшись проявленных чувств, он выбежал из каюты и больше уже ко мне не подходил, окончательно смирившись с новым хозяином.