"- Скажи, многопочтенный Узакбай, когда ты думаешь отпустить нам воду для полива и какую хочешь взять цену?

В чайхане сразу воцарилось безмолвие, - слышалось только неуемное звонкое чириканье с крыши.

Ходжу Насреддина пронзили десятки выжидающих взглядов.

- Воду вы получите ко времени, дня через три-четыре, сказал он. - О цене поговорим позже, накануне полива.

Чайхана вздохнула - вся разом, десятками грудей.

- Но если у нас не хватит денег?.. - начал Мамед-Али.

- Хватит! - прервал Ходжа Насреддин. - Вода будет на ваших полях; я сказал, а вы слышали.

Был второй общий огромный вздох. Вода будет! У всех отлегло от сердца: он, верно, и в самом деле добрый, благодетельный человек, этот Узакбай!

В самозабвенном благодарственном восторге щебетал, звенел и чирикал воробей на крыше, надуваясь от усердия так, что даже перья на нем все топорщились и шевелились, - как будто бы это ему пообещали воду на поля, жизнь и счастье в дом.

А чоракцы могли выразить свою радость лишь вздохами да вспыхнувшим светом в глазах.

- Да, вы получите воду! Вы получите воду и впредь будете получать ее для своих полей всегда без отказа! - Голос Ходжи Насреддина на мгновение пресекся, по телу пробежала дрожь, щекоча голову и бороду; если бы на нем были перья, то они бы встопорщились и зашевелились. - Верьте мне, черные дни для вас кончились!

И он замолчал. Он и так сказал слишком много за один раз. Чоракцы боялись пошелохнуться - только свет в их глазах разгорался все ярче.

Но земля есть земля, у нее свои законы, свои порядки, - надо их знать, и надо уметь ими пользоваться, дабы крылатые устремления нашего духа могли претвориться в дела. Ходжа Насреддин не позволил себе слишком долго парить в осиянных, чистейших высотах; усилием разума он опустился на землю, к ее действительной жизни, где все перемешано и перепутано: добро со злом, совершенство с несовершенством, благородство с низостью, прекрасное с безобразным, радость с горем и чистота с грязью. В этом смешении противоречивых начал и свойств надлежало теперь ему действовать - с умом и ловкостью, дабы увенчался его благородный замысел достойным концом.

Он обвел глазами чоракцев. Да, он любил их со всей силой и пламенем сердца, но это не мешало ему ясно видеть в их душах, наряду с высоким, чистым, благородным, - низменное, темное, своекорыстное. В том-то и заключалась плодотворность его любви, что он любил людей такими, какими были они в действительности, не превращая их в своем воображении в ангелов.

- Скажите, а по какому поводу подрались вчера Ширмат с Ярматом? - спросил он.

- Поспорили из-за старого сухого тутовника, предназначенного на дрова, - пояснил Сафар. - Каждый считал его своим - вот и подрались.

- Что же, не могли они распилить его пополам?

- Могли-то могли, но каждому хотелось получить его целиком для себя.

Все это Ходже Насреддину было давным-давно знакомо в людях.

Помолчав, он спросил:

- А скажите, вон тот хилый, чуть живой тополек близ дороги - кому он принадлежит?

- Это мой тополь! - с живостью отозвался гончар Дадабай. - Все знают, что мой!

Глаза его сузились, губы сжались, подбородок выпятился, - солоно пришлось бы тому, кто вздумал бы оспаривать у него этот чахлый, ценою в две таньга, тополек!

- Так, - сказал Ходжа Насреддин, - Пусть будет твой - не спорю! А вон тот куст ивняка, что склонился над арыком, - этот кому принадлежит?

- Мне! - поспешил заявить маслодел Рахман.

- Почему же тебе? - возразил земледелец Усман. - С чего ты взял?

- На моей земле, - значит, мой!

- Вот так раз! - воскликнул Усман. - Вы слышите, добрые люди! На его земле!..

- Конечно, на моей!

- Это мы еще посмотрим! - сварливым склочным голосом ответил Усман, багровея. - Он только склонился ветвями на твою сторону, а корни-то, корни - на моей земле!

- На твоей? - с придыханием и привизгом прошипел маслодел. - С каких это пор, а?

- Подождите, не спорьте! - возвысил голос Ходжа Насреддин, спеша предотвратить схватку. - Не спорьте, говорю вам! Я ведь не собираюсь ни отнимать, ни покупать у вас этого ничтожного куста, никому не нужного и не стоящего даже ломаного гроша. Пусть растет, кому бы ни принадлежал. А вон тот чертополох - он тоже имеет хозяина?

- Это на моей земле, - ответил Мамед-Али.

Ходжа Насреддин долго молчал, размышляя. Тем временем солнце зашло, его прощальный луч угас на вершинах деревьев, на землю опустилась предсумеречная синева - прозрачная, без отблесков и теней. И вместе с прощальным лучом умолкла воробьиная песня: день для пернатых окончился. В последний раз воробей встопорщился, отряхнулся и юркнул в свое гнездо, под крышей.

И как раз попался - кончиком хвоста - на глаза Ходже Насреддину.

- А этот воробей, что залез сейчас в гнездо, - он тоже кому-нибудь принадлежит?

Эти слова были приняты за шутку: вокруг заулыбались, засмеялись.

- Имеет ли он хозяина? - добивался Ходжа Насреддин.

- Кто ж ему хозяин? - ответил, усмехаясь, Мамед-Али. Он летает, где захочет и когда захочет, никого не спрашиваясь, портит ягоды равно на всех наших виноградниках, подбирает зерна во всех дворах. Он принадлежит всем, и никому в отдельности.

Такой именно воробей и нужен был Ходже Насреддину - чтобы принадлежал всем, и никому в отдельности.

- Может быть, ты, Сафар, имеешь на него какие-нибудь особые права?

- Какие права? - засмеялся чайханщик, обнажив беззубые десны и сморщив лицо. - Живет здесь какой-то под крышей, я его не трогаю, он - меня. Живет и пусть себе живет, мы друг другу не мешаем. Божий воробей, вольная пташка...

- Принеси-ка мне лестницу, Сафар! Мамед-Али переглянулся с гончаром, маслодел - с коновалом; по чайхане пошел летучий обмен взглядами.

Сафар, недоумевая, притащил лестницу. Ходжа Насреддин приставил ее к стене, поднялся на три перекладины, запустил руку в дыру под крышей, пошарил там, высоко подняв брови, со внимательным лицом, как бы прислушиваясь, - и вытащил насмерть перепуганного воробья.

- Клетку!

Нашлась в чайхане, среди разного хлама, старая клетка.

- Вот, Сафар, передаю тебе на хранение, - сказал Ходжа Насреддин, посадив в клетку воробья. - Неусыпно следи за ним, корми его, чаще меняй воду, чтобы он, спаси аллах, не потерпел какого-либо ущерба в своем здоровье. Помни, это драгоценнейший воробей, в чем скоро ты убедишься".

Л.Соловьев "Повесть о Ходже Насреддине.Ч.2 "Очарованный принц"