ИМЕЮ МНЕНИЕ - ГЕОПОЛИТИКА
12.10.2021
Артём Бузинный
Магистр гуманитарных наук
Война рас или война культур?
Black lives matter: что это было
-
Участники дискуссии:
20114 -
Последняя реплика:
больше месяца назад
Heinrich Smirnow,
Леонид Соколов,
Борис Бахов,
Maija Vainst,
Janis Veldre,
Марк Козыренко,
Лаокоонт .,
Илья Нелов (из Тель-Авива),
Ирина Кузнецова,
Юрий Янсон,
Сергей Леонидов,
Анатолий Первый,
Дмитрий Виннер,
Савва Парафин,
Марина Зимина,
Артём Бузинный,
Kęstutis Čeponis,
Иван Киплинг,
Roman Romanovs
Более года прошло с начала спровоцированных гибелью Джорджа Флойда массовых протестов чернокожего населения США. Давно схлынула медийная волна, их сопровождавшая, и эмоциональный накал, ею порождённый. Но и исключительно достоянием американской истории чёрные бунты не стали. Движение “Black lives matter” продолжает существовать. И причины, его породившие, очевидно никуда не исчезли. Сегодня вне медийной накачки эмоций можно на холодную голову попытаться расставить некоторые точки над і.
Осталось, мягко говоря, неоднозначное послевкусие от реакции на эти заокеанские события в нашем отечественном российском и белорусском инфопространстве. Как в соцсетях, так и в СМИ, официальных и частных, лояльных и оппозиционных. Неприятно удивило странное желание нашей политизированной публики воспринимать этот конфликт в далёкой стране чуть ли не как свой внутренний, а также явная солидаризация с одной из сторон этого конфликта и предубеждение против другой стороны. Да и, наконец, совершенно неожиданное обилие комментариев с расистским подтекстом: эти, мол, чёрные все сплошь лентяи, работать не хотят, сидят “на вэлфере”. Удивило, потому что это находится в совершенно кричащем противоречии с русской культурой, абсолютно чуждой расистских предрассудков.
Другое дело – Запад. Расизм настолько плотно вплетён в тело и дух западной цивилизации, что практически любая социальная проблема там почти автоматически приобретает расовый оттенок. Неудивительно, что и чёрные там приучены смотреть на белых через те же расовые очки: афроамериканцы – такая же часть западной цивилизации, как и европейцы. Ни те, ни другие уже не могут иначе – разучились. И, что ни говори, а чувствуется в этом проявление некой исторической справедливости: негры столетиями страдали от белого супремасизма, а теперь это бумерангом вернулось к белым в виде расизма чёрного. «Ступай отравленная сталь по назначенью».
Впечатление такое, что право-консервативная часть белых американцев, ещё не достигшая полного совершенства в маскировке своих расистских предрассудков кружевом политкорректных фраз, в глубине души чувствовала справедливость пришествия этой исторической “ответки” и реагировала на бунт чёрной улицы на редкость вяло, без огонька.
Либералы вели себя иначе. Они выглядели деморализованными, могли даже робко поддерживать “чёрный” протест, но как мне кажется, в глубине души они недоумевали, не понимая, в чём его причина.
Мироощущение либерала устроено так, что он не видит, не воспринимает устойчивых человеческих сообществ, и соответственно, не видит их проблем. Для него существует только индивид. Если у человека что-то не задалось в жизни, то винить он может только себя: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». А то, что чёрные в среднем в 10 раз беднее белых, и это может быть причиной недовольства, об этом либерал не то, чтобы не догадывается, его сознание эту проблему вообще не фиксирует. Ну а если и догадывается, то формулировать её прямым текстом – страшное преступление против политкорректности. В крайнем случае, можно сослаться на “культурные особенности” афроамериканцев, тормозящие их движение по социальным лифтам, как будто эти самые “особенности” – нечто неизменное, раз и навсегда данное. Как будто уже несколько столетий назад, когда чёрных рабов завозили из Африки, они и тогда были ленивыми, склонными к криминальному поведению и употреблению наркотиков.
Культуру западное сознание склонно биологизировать, натуризировать, то есть воспринимать, как природу, а культурные различия – как некую неизменную данность, на которую нет смысла обращать внимания. Замечают же эти различия либо “справа”, где склонны подчёркивать неравноценность культур, усматривая в этом проявление природной или божественной иерархии, либо “слева”, где акцентируют наоборот, их равноценность. Но западные левые концепции мультикультурализма грешат той же натуризацией культурных отличий, а, следовательно они как бы налагают негласный запрет на управление культурным и этническим разнообразием: им можно ритуально восхищаться, но нельзя даже помыслить, что какие-то культурные особенности некой этнической группы могут тормозить нормальное развитие и социализацию этой группы и поэтому нуждаются в целенаправленной коррекции.
Занимая точку зрения “изнутри” западной цивилизации, как это делает сегодня значительная часть нашего политического класса и политизированной публики, не только невозможно развязать тот узел расовых, этнических и социальных проблем, который взорвался в мае 1920 года в США уличными беспорядками, но крайне трудно даже толком сформулировать его суть. Европейская культура загоняет такие попытки в подсознание. Западный человек может только ощущать его “подкожно”. Интуитивно ощущаемую опасность они привыкли гасить деньгами, что выглядит, как подачки, и ничего, в сущности, не решает.
Биологизация и “дарвинизация” культуры в западном цивилизационном контексте практически неизбежна. Недаром дарвиновская теория борьбы видов за существование родилась именно там, и была ничем иным, как проецированием буржуазной конкуренции на природу, а “открытые” таким образом “природные законы” обратно переносились на человеческое общество, подтверждая “естественность” конкуренции и частной собственности, на которых якобы построена жизнь и в природе. Чтобы избежать этой западной ловушки биологизации культуры, надо поменять оптику и взглянуть на Запад незападными глазами – большинству населения постсоветского пространства это нетрудно сделать.
“Русский мир”, как и многие другие неевропейские цивилизации, никогда не терял способности воспринимать социальную проблематику прежде всего через рамку культуры и не утрачивали понимания культуры, как сферы человеческой свободы и творчества. В этой оптике любые социальные болезни имеют культурные корни, то есть они возникают не сами по себе, как стихийное бедствие, а рукотворны, и, следовательно, могут быть излечены целенаправленным воздействием человека.
Примером такого воздействия могут быть русские и советские технологии управления культурным многообразием. Этническая, расовая и религиозная пестрота, с которой имела дело русская имперская государственность, а потом и СССР, была ничуть не меньшей, чем в США. Однако межнациональная напряжённость у нас никогда не достигала такого накала, который в 1920 году мы наблюдали за океаном. Потенциал конфликтности у нас заведомо меньший, так как при всей мультикультурности, в которой изначально формировалась русская цивилизация, объединяющим началом служил некий общий для всех народов этой цивилизации набор базовых ценностей.
Мировоззрение и традиционное социальное устройство русских и других коренных народов Северной Евразии принципиально отличается от западного. Евразийские общества исторически формировались, как общинно-крестьянские, где любые формы социальной организации от локального сообщества до страны воспринимается по аналогии с семьёй, которая не оставляет один на один с бедой никого из своих членов. А государство трактуется патерналистски, как “отец”, обязанный заботиться обо всех, даже о самых маленьких этнических группах. И, как в семье сильные помогают слабым, отказываясь в их пользу от каких-то преимуществ, так и отдельные этносы внутри большого многонационального сообщества, лидирующие в каких-то социальных позициях, подтягивают за собой этносы-аутсайдеры.
Могут возникать разногласия по поводу того, как эти общецивилизационные ценности воплощаются в практической деятельности государства и разных социальных групп, но по поводу самих этих ценностей разногласий в обществе нет. Что уже само по себе сильно сокращает потенциал конфликтности. Тем не менее, нормальная некризисная русская государственность никогда не оставляла процессы межэтнического взаимодействия на самотёк. В частности советское государство старалось предотвращать этнизацию социальных проблем.
Например, сегодня каждому очевидно, что образование это важнейший социальный лифт. Значительная разница в образовательном уровне между разными этническими группами сама по себе может быть катализатором межэтнической напряжённости. Советское государство следило за тем, чтобы не допускать здесь никаких сильных перекосов, либо старалось сглаживать уже существующую разницу.
Среди малых сибирских и северных народностей процент людей с высшим образованием был совсем невелик. Эта проблема решалась в СССР закреплением за такими малыми национальностями процентных квот на поступление в высшие учебные заведения. Такая политика современными западными левыми называется “положительной деятельностью” (affirmative action) или “позитивной дискриминацией”. Американский историк Терри Мартин даже назвал свою книгу о национальной политике СССР «Империя положительной деятельности».
Современные русские правые националисты очень обижены на СССР за эту его “положительную деятельность”, которую они воспринимают не иначе, как «угнетение русского народа национальными меньшинствами». Но такие же процентные нормы на получение высшего образования существовали и в Российской империи, где они применялись, прежде всего, к евреям. По логике националистов отсюда надо заключить, что в Российской империи русский народ угнетал евреев, ограничивая их доступ к высшему образованию. Русские националисты на этот счёт почему-то предпочитают не распространяться, зато националисты еврейские именно такой вывод и делают. И в этом их поддерживают либералы, которые считают, что и в Российской империи и в СССР «процветал государственный антисемитизм». Но эти позиции – и националистическая, и либеральная – выросли из западной культуры, они неадекватны реальности незападных цивилизаций.
В нашей культуре это понимается не как дискриминация, а как проявление патерналистской помощи старших членов “семьи народов” младшим. Например, у еврейского народа традиционно был высок престиж образования. Это сформировалось в устойчивую культурную норму, чему способствовало социальное положение евреев и в Российской империи, и в Речи Посполитой: они были лично свободны, не знали крепостной зависимости, имели более высокий по сравнению со своими соседями имущественный статус и уровень жизни. Жизнь же русских и белорусских крестьян была заполнена борьбой за элементарное физическое выживание, у них не было ни времени, ни возможностей заниматься своим образованием, а следовательно у них не успело сформироваться и понимание тех социальных преимуществ, которые оно может дать, не сложился престиж образования, как устойчивая культурная норма.
То есть культурные особенности русского простонародья и евреев здесь задавали разнонаправленные векторы: у русских они работали, как тормоз на пути к повышению образовательного уровня, а у евреев, наоборот, как стимул. Через национальные квоты в университетах государство хотя бы отчасти компенсировало русским их аутсайдерство. По сути это была не дискриминация, а воплощение демократической идеи “равных стартовых возможностей”. Более того, в логике нашего “государства-семьи” это можно понимать как братскую помощь евреев, как народа-интеллигента, русскому народу-крестьянину. А государство своими “процентными квотами” только помогало эту помощь осуществить.
Позже уже в Советском Союзе русские стали так же подтягивать образовательный уровень “младших братьев” – среднеазиатских, сибирских и северных народностей. Не всем тогда это нравилось, были и недовольные тем, что приходится уступать места в университете выходцам из среднеазиатских юрт и сибирских чумов:
Шли дебилы по столице
В университет московский
…
И глядел на их движенье
Восхищенно и печально,
В генах Эдисон, возможно
Мальчик Изя Шнеерсон
(Моисей Цетлин. Резиньяция)
Но большинство советского народа эти ценности братства и взаимопомощи принимало и воспринимало, как нормальные и естественные – «а как же иначе».
Для американцев “экспорт ценностей” по всему миру уже превратился в привычку, стал предметом гордости и частью их идентичности. Но штука в том, что само американское общество изнутри культурно и ценностно разобщено гораздо сильнее, чем наше постсоветское. Чернокожие во многом сохраняют общинно-солидаристские и патерналистские установки, унаследованные от своих африканских предков. И, несмотря на то, что белые успели заразить их вирусом расизма, афроамериканцы продолжают ощущать себя, прежде всего, культурным сообществом, консолидированным через противостояние оставшейся чуждой им европейской цивилизации белых. То, что эта цивилизация привычно интерпретирует, как расовый конфликт, чернокожие ощущают, как войну культур, или даже войну цивилизаций. Это очевидно по их поведению, по градусу ненависти, открыто демонстрируемой по отношению к белым “евроамериканцам”.
Такой накал эмоций не может возникнуть на пустом месте. В нашей недавней истории тоже были значительные межэтнические конфликты, но они совершенно открыто разжигались, финансировались и управлялись из-за рубежа. Однако ни о каком внешнем влиянии на современные black unrests в США сегодня никто всерьёз рассуждать не станет, значит, они имеют внутренние причины.
Общинно-солидаристские ценностные установки негров предполагают такой социально-политический идеал, в котором общество и государство заботятся обо всех своих членах, особенно о самых слабых, бедных и неприспособленных. С другой стороны за многие века угнетения и социального аутсайдерства у чёрного сообщества Америки сформировались такие особенности культуры, которые постоянно это аутсайдерство воспроизводят, “заземляют” их в этом состоянии. Откуда у них, например, было сформироваться пониманию ценности труда, если продукты труда чёрных рабов им не принадлежали? Да и после отмены рабства их положение мало чем изменилось: бывшие рабы продолжали работать на тех же хозяев, только уже не из личной зависимости, а отрабатывая долги, которыми их тут же поторопились опутать бывшие рабовладельцы. Откуда у негров могло сформироваться уважение к собственности и отвращение к воровству и криминальному образу жизни, если белые никогда их собственность не уважали и всяческими способами негров от неё избавляли. Как у них мог вырасти престиж образования, если на протяжении многих поколений чернокожие привыкли выполнять самые трудоёмкие и низкоквалифицированные работы.
Ведь культура это исторически сформировавшийся у этнической группы адаптационный механизм выживания в определённых социальных условиях, и некоторые особенности культуры чёрного меньшинства США, особенно ярко проявившиеся в прошлогодних уличных протестах, сформировались, как реакция на их традиционное положение в американском обществе. В новых условиях доставшийся от прежних поколений культурный механизм может тормозить прогресс своей социальной группы. Но однажды сформировавшись, он не может быть просто и одномоментно выброшен на свалку. Его можно ремонтировать, постепенно и аккуратно демонтировать, заменять другим, более совершенным и адекватным современности.
Однако весь этот процесс ремонта, демонтажа и апгрейда культурных механизмов – дело мало того, что архисложное, но и весьма затратное. Неграм, как самой малоимущей расовой группе Америки, осилить такой социальный суперпроект практически невозможно. Это могло бы сделать государство с помощью самых богатых слоёв американского общества. С точки зрения чёрных такое проявление социального патернализма и было бы показателем, что хозяин Белого дома стал для них “отцом”, а американское общество стало для негров “семьёй”, приняло их, как “своих”. А значит и топор войны пора зарыть.
Но индивидуалистическому сознанию белых непонятны и чужды общинно-патерналистские установки чёрных. Это очень специфическое такое устройство зрения, воспринимающее стог сена, как миллион сухих травинок: мироощущение белой Америки фиксирует только отдельных индивидов, но не афроамериканцев, как единое культурно-историческое сообщество. Культурная оптика белых американцев так устроена, что не позволяет увидеть причины социального бедствия их чернокожих сограждан, заметить ту культурно-историческую ловушку, из которой неграм практически невозможно выбраться самим.
Чёрные продолжают барахтаться в этой ловушке, а белые этого не замечают. С их точки зрения достаточно было сделать негра гражданином США и назвать его “афроамериканцем”, чтобы одним махом нейтрализовать все последствия векового рабства и угнетения. Поэтому белые либералы искренне недоумевают: «что же дяде Тому ещё надо, мы ведь дали ему все права». А негры воспринимают это так, что белые посылают им сигнал: «никогда мы не будем братьями».
Драма чёрной и белой Америки в том, что за века совместного существования они так и не научились слышать и понимать друг друга. Их слияния в единый народ так и не произошло, хотя американская конституция начинается со слов «We the People of the United States…». И пока они не найдут общего языка, топор войны зарыт не будет.
Осталось, мягко говоря, неоднозначное послевкусие от реакции на эти заокеанские события в нашем отечественном российском и белорусском инфопространстве. Как в соцсетях, так и в СМИ, официальных и частных, лояльных и оппозиционных. Неприятно удивило странное желание нашей политизированной публики воспринимать этот конфликт в далёкой стране чуть ли не как свой внутренний, а также явная солидаризация с одной из сторон этого конфликта и предубеждение против другой стороны. Да и, наконец, совершенно неожиданное обилие комментариев с расистским подтекстом: эти, мол, чёрные все сплошь лентяи, работать не хотят, сидят “на вэлфере”. Удивило, потому что это находится в совершенно кричащем противоречии с русской культурой, абсолютно чуждой расистских предрассудков.
Другое дело – Запад. Расизм настолько плотно вплетён в тело и дух западной цивилизации, что практически любая социальная проблема там почти автоматически приобретает расовый оттенок. Неудивительно, что и чёрные там приучены смотреть на белых через те же расовые очки: афроамериканцы – такая же часть западной цивилизации, как и европейцы. Ни те, ни другие уже не могут иначе – разучились. И, что ни говори, а чувствуется в этом проявление некой исторической справедливости: негры столетиями страдали от белого супремасизма, а теперь это бумерангом вернулось к белым в виде расизма чёрного. «Ступай отравленная сталь по назначенью».
Впечатление такое, что право-консервативная часть белых американцев, ещё не достигшая полного совершенства в маскировке своих расистских предрассудков кружевом политкорректных фраз, в глубине души чувствовала справедливость пришествия этой исторической “ответки” и реагировала на бунт чёрной улицы на редкость вяло, без огонька.
Либералы вели себя иначе. Они выглядели деморализованными, могли даже робко поддерживать “чёрный” протест, но как мне кажется, в глубине души они недоумевали, не понимая, в чём его причина.
Мироощущение либерала устроено так, что он не видит, не воспринимает устойчивых человеческих сообществ, и соответственно, не видит их проблем. Для него существует только индивид. Если у человека что-то не задалось в жизни, то винить он может только себя: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». А то, что чёрные в среднем в 10 раз беднее белых, и это может быть причиной недовольства, об этом либерал не то, чтобы не догадывается, его сознание эту проблему вообще не фиксирует. Ну а если и догадывается, то формулировать её прямым текстом – страшное преступление против политкорректности. В крайнем случае, можно сослаться на “культурные особенности” афроамериканцев, тормозящие их движение по социальным лифтам, как будто эти самые “особенности” – нечто неизменное, раз и навсегда данное. Как будто уже несколько столетий назад, когда чёрных рабов завозили из Африки, они и тогда были ленивыми, склонными к криминальному поведению и употреблению наркотиков.
Культуру западное сознание склонно биологизировать, натуризировать, то есть воспринимать, как природу, а культурные различия – как некую неизменную данность, на которую нет смысла обращать внимания. Замечают же эти различия либо “справа”, где склонны подчёркивать неравноценность культур, усматривая в этом проявление природной или божественной иерархии, либо “слева”, где акцентируют наоборот, их равноценность. Но западные левые концепции мультикультурализма грешат той же натуризацией культурных отличий, а, следовательно они как бы налагают негласный запрет на управление культурным и этническим разнообразием: им можно ритуально восхищаться, но нельзя даже помыслить, что какие-то культурные особенности некой этнической группы могут тормозить нормальное развитие и социализацию этой группы и поэтому нуждаются в целенаправленной коррекции.
Занимая точку зрения “изнутри” западной цивилизации, как это делает сегодня значительная часть нашего политического класса и политизированной публики, не только невозможно развязать тот узел расовых, этнических и социальных проблем, который взорвался в мае 1920 года в США уличными беспорядками, но крайне трудно даже толком сформулировать его суть. Европейская культура загоняет такие попытки в подсознание. Западный человек может только ощущать его “подкожно”. Интуитивно ощущаемую опасность они привыкли гасить деньгами, что выглядит, как подачки, и ничего, в сущности, не решает.
Биологизация и “дарвинизация” культуры в западном цивилизационном контексте практически неизбежна. Недаром дарвиновская теория борьбы видов за существование родилась именно там, и была ничем иным, как проецированием буржуазной конкуренции на природу, а “открытые” таким образом “природные законы” обратно переносились на человеческое общество, подтверждая “естественность” конкуренции и частной собственности, на которых якобы построена жизнь и в природе. Чтобы избежать этой западной ловушки биологизации культуры, надо поменять оптику и взглянуть на Запад незападными глазами – большинству населения постсоветского пространства это нетрудно сделать.
“Русский мир”, как и многие другие неевропейские цивилизации, никогда не терял способности воспринимать социальную проблематику прежде всего через рамку культуры и не утрачивали понимания культуры, как сферы человеческой свободы и творчества. В этой оптике любые социальные болезни имеют культурные корни, то есть они возникают не сами по себе, как стихийное бедствие, а рукотворны, и, следовательно, могут быть излечены целенаправленным воздействием человека.
Примером такого воздействия могут быть русские и советские технологии управления культурным многообразием. Этническая, расовая и религиозная пестрота, с которой имела дело русская имперская государственность, а потом и СССР, была ничуть не меньшей, чем в США. Однако межнациональная напряжённость у нас никогда не достигала такого накала, который в 1920 году мы наблюдали за океаном. Потенциал конфликтности у нас заведомо меньший, так как при всей мультикультурности, в которой изначально формировалась русская цивилизация, объединяющим началом служил некий общий для всех народов этой цивилизации набор базовых ценностей.
Мировоззрение и традиционное социальное устройство русских и других коренных народов Северной Евразии принципиально отличается от западного. Евразийские общества исторически формировались, как общинно-крестьянские, где любые формы социальной организации от локального сообщества до страны воспринимается по аналогии с семьёй, которая не оставляет один на один с бедой никого из своих членов. А государство трактуется патерналистски, как “отец”, обязанный заботиться обо всех, даже о самых маленьких этнических группах. И, как в семье сильные помогают слабым, отказываясь в их пользу от каких-то преимуществ, так и отдельные этносы внутри большого многонационального сообщества, лидирующие в каких-то социальных позициях, подтягивают за собой этносы-аутсайдеры.
Могут возникать разногласия по поводу того, как эти общецивилизационные ценности воплощаются в практической деятельности государства и разных социальных групп, но по поводу самих этих ценностей разногласий в обществе нет. Что уже само по себе сильно сокращает потенциал конфликтности. Тем не менее, нормальная некризисная русская государственность никогда не оставляла процессы межэтнического взаимодействия на самотёк. В частности советское государство старалось предотвращать этнизацию социальных проблем.
Например, сегодня каждому очевидно, что образование это важнейший социальный лифт. Значительная разница в образовательном уровне между разными этническими группами сама по себе может быть катализатором межэтнической напряжённости. Советское государство следило за тем, чтобы не допускать здесь никаких сильных перекосов, либо старалось сглаживать уже существующую разницу.
Среди малых сибирских и северных народностей процент людей с высшим образованием был совсем невелик. Эта проблема решалась в СССР закреплением за такими малыми национальностями процентных квот на поступление в высшие учебные заведения. Такая политика современными западными левыми называется “положительной деятельностью” (affirmative action) или “позитивной дискриминацией”. Американский историк Терри Мартин даже назвал свою книгу о национальной политике СССР «Империя положительной деятельности».
Современные русские правые националисты очень обижены на СССР за эту его “положительную деятельность”, которую они воспринимают не иначе, как «угнетение русского народа национальными меньшинствами». Но такие же процентные нормы на получение высшего образования существовали и в Российской империи, где они применялись, прежде всего, к евреям. По логике националистов отсюда надо заключить, что в Российской империи русский народ угнетал евреев, ограничивая их доступ к высшему образованию. Русские националисты на этот счёт почему-то предпочитают не распространяться, зато националисты еврейские именно такой вывод и делают. И в этом их поддерживают либералы, которые считают, что и в Российской империи и в СССР «процветал государственный антисемитизм». Но эти позиции – и националистическая, и либеральная – выросли из западной культуры, они неадекватны реальности незападных цивилизаций.
В нашей культуре это понимается не как дискриминация, а как проявление патерналистской помощи старших членов “семьи народов” младшим. Например, у еврейского народа традиционно был высок престиж образования. Это сформировалось в устойчивую культурную норму, чему способствовало социальное положение евреев и в Российской империи, и в Речи Посполитой: они были лично свободны, не знали крепостной зависимости, имели более высокий по сравнению со своими соседями имущественный статус и уровень жизни. Жизнь же русских и белорусских крестьян была заполнена борьбой за элементарное физическое выживание, у них не было ни времени, ни возможностей заниматься своим образованием, а следовательно у них не успело сформироваться и понимание тех социальных преимуществ, которые оно может дать, не сложился престиж образования, как устойчивая культурная норма.
То есть культурные особенности русского простонародья и евреев здесь задавали разнонаправленные векторы: у русских они работали, как тормоз на пути к повышению образовательного уровня, а у евреев, наоборот, как стимул. Через национальные квоты в университетах государство хотя бы отчасти компенсировало русским их аутсайдерство. По сути это была не дискриминация, а воплощение демократической идеи “равных стартовых возможностей”. Более того, в логике нашего “государства-семьи” это можно понимать как братскую помощь евреев, как народа-интеллигента, русскому народу-крестьянину. А государство своими “процентными квотами” только помогало эту помощь осуществить.
Позже уже в Советском Союзе русские стали так же подтягивать образовательный уровень “младших братьев” – среднеазиатских, сибирских и северных народностей. Не всем тогда это нравилось, были и недовольные тем, что приходится уступать места в университете выходцам из среднеазиатских юрт и сибирских чумов:
Шли дебилы по столице
В университет московский
…
И глядел на их движенье
Восхищенно и печально,
В генах Эдисон, возможно
Мальчик Изя Шнеерсон
(Моисей Цетлин. Резиньяция)
Но большинство советского народа эти ценности братства и взаимопомощи принимало и воспринимало, как нормальные и естественные – «а как же иначе».
Для американцев “экспорт ценностей” по всему миру уже превратился в привычку, стал предметом гордости и частью их идентичности. Но штука в том, что само американское общество изнутри культурно и ценностно разобщено гораздо сильнее, чем наше постсоветское. Чернокожие во многом сохраняют общинно-солидаристские и патерналистские установки, унаследованные от своих африканских предков. И, несмотря на то, что белые успели заразить их вирусом расизма, афроамериканцы продолжают ощущать себя, прежде всего, культурным сообществом, консолидированным через противостояние оставшейся чуждой им европейской цивилизации белых. То, что эта цивилизация привычно интерпретирует, как расовый конфликт, чернокожие ощущают, как войну культур, или даже войну цивилизаций. Это очевидно по их поведению, по градусу ненависти, открыто демонстрируемой по отношению к белым “евроамериканцам”.
Такой накал эмоций не может возникнуть на пустом месте. В нашей недавней истории тоже были значительные межэтнические конфликты, но они совершенно открыто разжигались, финансировались и управлялись из-за рубежа. Однако ни о каком внешнем влиянии на современные black unrests в США сегодня никто всерьёз рассуждать не станет, значит, они имеют внутренние причины.
Общинно-солидаристские ценностные установки негров предполагают такой социально-политический идеал, в котором общество и государство заботятся обо всех своих членах, особенно о самых слабых, бедных и неприспособленных. С другой стороны за многие века угнетения и социального аутсайдерства у чёрного сообщества Америки сформировались такие особенности культуры, которые постоянно это аутсайдерство воспроизводят, “заземляют” их в этом состоянии. Откуда у них, например, было сформироваться пониманию ценности труда, если продукты труда чёрных рабов им не принадлежали? Да и после отмены рабства их положение мало чем изменилось: бывшие рабы продолжали работать на тех же хозяев, только уже не из личной зависимости, а отрабатывая долги, которыми их тут же поторопились опутать бывшие рабовладельцы. Откуда у негров могло сформироваться уважение к собственности и отвращение к воровству и криминальному образу жизни, если белые никогда их собственность не уважали и всяческими способами негров от неё избавляли. Как у них мог вырасти престиж образования, если на протяжении многих поколений чернокожие привыкли выполнять самые трудоёмкие и низкоквалифицированные работы.
Ведь культура это исторически сформировавшийся у этнической группы адаптационный механизм выживания в определённых социальных условиях, и некоторые особенности культуры чёрного меньшинства США, особенно ярко проявившиеся в прошлогодних уличных протестах, сформировались, как реакция на их традиционное положение в американском обществе. В новых условиях доставшийся от прежних поколений культурный механизм может тормозить прогресс своей социальной группы. Но однажды сформировавшись, он не может быть просто и одномоментно выброшен на свалку. Его можно ремонтировать, постепенно и аккуратно демонтировать, заменять другим, более совершенным и адекватным современности.
Однако весь этот процесс ремонта, демонтажа и апгрейда культурных механизмов – дело мало того, что архисложное, но и весьма затратное. Неграм, как самой малоимущей расовой группе Америки, осилить такой социальный суперпроект практически невозможно. Это могло бы сделать государство с помощью самых богатых слоёв американского общества. С точки зрения чёрных такое проявление социального патернализма и было бы показателем, что хозяин Белого дома стал для них “отцом”, а американское общество стало для негров “семьёй”, приняло их, как “своих”. А значит и топор войны пора зарыть.
Но индивидуалистическому сознанию белых непонятны и чужды общинно-патерналистские установки чёрных. Это очень специфическое такое устройство зрения, воспринимающее стог сена, как миллион сухих травинок: мироощущение белой Америки фиксирует только отдельных индивидов, но не афроамериканцев, как единое культурно-историческое сообщество. Культурная оптика белых американцев так устроена, что не позволяет увидеть причины социального бедствия их чернокожих сограждан, заметить ту культурно-историческую ловушку, из которой неграм практически невозможно выбраться самим.
Чёрные продолжают барахтаться в этой ловушке, а белые этого не замечают. С их точки зрения достаточно было сделать негра гражданином США и назвать его “афроамериканцем”, чтобы одним махом нейтрализовать все последствия векового рабства и угнетения. Поэтому белые либералы искренне недоумевают: «что же дяде Тому ещё надо, мы ведь дали ему все права». А негры воспринимают это так, что белые посылают им сигнал: «никогда мы не будем братьями».
Драма чёрной и белой Америки в том, что за века совместного существования они так и не научились слышать и понимать друг друга. Их слияния в единый народ так и не произошло, хотя американская конституция начинается со слов «We the People of the United States…». И пока они не найдут общего языка, топор войны зарыт не будет.
Дискуссия
Еще по теме
Еще по теме
Vladimir Kirsh
ПИСЬМО ПРЕЗИДЕНТУ
Зачем миру неработоспособная Америка?
IMHO club
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В США
Интервью, удалённое с Ютуба за «экстремизм».
Ростислав Ищенко
системный аналитик, политолог
ПЕРВАЯ ВОЛНА В ЕВРОПЕ НЕ ПОДАРОК
Но проблема
Сергей Рижский
БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА
Дмитрий Саймс: НАТО, Горбачев, Рейган, Никсон и Трамп