Солдат устал. Это им привычно. Там всё тяжёлое. Одежда, оружие, жара, холод, препятствия, командиры, рычаги и снаряды. Тяжело учиться убивать, целиться в города. Солдат должен в этом совершенствоваться постоянно, иначе убьют его или возьмут в плен, и тоже убьют, но медленно.

Взрывы не музыка, каждый бой навсегда.

В бою не улыбаются. Пока улыбаешься, могут убить.

Страшно убить впервые, потом страшно жить. К этому привыкают, да и не всех тошнит над первым трупом. Страх становится привычной работой, трупы — буднями.

На неё нанимаются, за неё платят, или принуждают к ней.

Солдат извиняют, молятся на них, ненавидят, возвеличивают, им гордятся и презирают. Всё от того, на чьей они стороне, защищают или захватывают. И, куда ж без них…

Со сталеварами не так, с дворниками и аптекарями не так, те не знают пороха, зачем о них молиться.

Всё зависит от командира и солдат. Весь мир.

Поэтому каждый может стать солдатом, армии или удачи. Подросток может. Держат руки автомат, гранату — и ты солдат. Не в смысле уставов и строевой, а в смысле возможности убивать кого-то за что-то на какой-то войне. И обязательно, что-нибудь защищая.
Любой солдат, что-то защищает. Так легче убивать.

Из такого подростка он и стал солдатом. Таким его вырастил дедушка Латиф, на земле, не знавшей мира во все века. Дедушка называл его воином. Воин — больше, чем солдат, учил дедушка. Солдат может бояться смерти, воин — нет.

Холмы в рыжих песках, лисий окрас заката. Остывает пустынный день. Прогретый зноем камень развалин, обретает в подступающей прохладе твёрдость ночи.

Солдат вошёл сюда в поисках врага. Люди из города давно ушли, но враг мог быть повсюду.

В зале разрушенного храма пусто. Слабеющий солнечный свет прощально сбегал в снарядные проломы стен, сводчатые проёмы окон. Тишина глушила любые звуки извне, каждый шаг отражался каменным эхом.

Она стояла у стены, не прячась, не шелохнувшись, не опуская глаз. Солдат привык к тому, что все, кто без оружия, при встрече опускают глаза, стараясь не встречаться с ним взглядом. Взгляд женщины был прям и неподвижен, в нём не было страха. Не было отрешения готовности к смерти, покорности, гнева, любопытства, ничего от эмоций и чувств. В нём была одна вечность, подразумевавшая всё, что известно всем и неизвестно никому.

И нельзя было оторваться от этого взгляда, потому что тело, обезволено каменело под ним, лишая возможности малейшего движения.

Одной рукой женщина держала уголок накидки, похожей на чадру, будто намереваясь прикрыть ею лицо, другой придерживала нижний её край у бедра. Широкий браслет украшал эту руку, подчёркивая тонкость линий совершенного тела.
Другие украшения и одежды, всё говорило о богатстве и высоком положении её рода.

Солдат мало знал о совершенстве. Солдату вредны такие знания. Но женское совершенство выше всех других совершенств, оно постигается духом, не разумом, любым видящим, пред кем предстало. Совершенство завораживает.

Забыты, привычная в войне алчность, желание властвовать и убивать.

Только он и она, густеющий сумрак руин, остатки аромата недавней стрельбы и крови, пополам с запахом вековой пыли.

Может, час, может, больше, — только он и она, и короткая пауза в войне снаружи.
Солдат очнулся.

Зачем ты? Ты мне не нужна! Как посмела явиться в моей войне?! До тебя я был спокоен, как эти камни! Минуту назад мне хотелось плакать, это позор для воина!!!

Очередь длиной в полный боезапас рожка автомата разорвала тишину древнего мира, впуская войну в разрушенный храм, где место, только для молитв.

Стрелял от бедра с упоением и беспомощным азартом, целясь в голову и грудь. А она всё не падала. И только куски, вырванного пулями мрамора, разлетались в стороны от тающей на глазах древней скульптуры, некогда великой царицы, некогда великого государства.

Она осталась стоять на прежнем месте, с раскроённым лицом, без одного плеча, с разорванной пулями божественной грудью. Дым от стрельбы повис в пыли, и остатках света последнего солнечного луча. С барельефов стен храма, не замеченные солдатом зрители, старики, младенцы и животные бесстрастно созерцали происходящее.

Когда нужно выжить любой ценой, солдат очень быстро меняет рожок в автомате. И он менял и стрелял, стрелял в эти глупые, равнодушные лица, в этих стариков и детей, львов и птиц. И только, расстреляв все рожки из разгрузки, беспомощно опустил горячий автомат.
Храм принял эти пули и не удивился. Храмы в этих местах видели много пуль, стрел, снарядов и кипящей смолы. Всего, чем люди так любят убивать друг друга.

Солдату, даже показалось, что эта уродливая, одноглазая женщина, продолжавшая стоять, там, где встретил её, прощающе улыбнулась ему вслед.

Расстрел храма и его обитателей не принёс облегчения, от чего-то нового, поселившегося в душе, порождавшего смятение и ярость. Взорвать, снести с лица земли непонятное, стереть в песок, — только эти желания, и ничего кроме.
 
Прохладный воздух улицы не освежил, ярость и растерянность сжигали изнутри.
Рига. Август. 2020 г.