ЕВРОПА. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ
Вчера
Георгий Зотов
Журналист
«ПЛЮНУЛА БЫ В РОЖУ ПОСЛУ ЛИТВЫ».
Узница гетто обвинила Европу в зверствах.
-
Участники дискуссии:
811 -
Последняя реплика:
5 часов назад
Леонид Радченко,
Владимир Иванов,
Юрий Васильевич Мартинович,
Ольга Яковлевна Саутыч,
Vladimir Kirsh,
Roman Romanovs,
Юрий Томашов,
Рус Иван
«Плюнула бы в рожу послу Литвы». Узница гетто обвинила Европу в зверствах
«Их поведение было нечеловеческое. Вот, говорят, просвещённые европейцы. А кто нас расстреливал? Для еврея немец тогда был лучше литовца, латыша или украинца»
…Еврейское гетто существовало в Минске с 20 июля 1941 года до 21 октября 1943 года. За это время, нацистами и их пособниками там было убито 105 000 человек. Выжить смогли лишь 2 % заключённых. Мне удалось взять интервью у Фриды Вульфовны Рейзман, ставшей узницей гетто в возрасте шести лет. Её жизнь превратили в кошмар.
Трупы фабрики кукол.
Трупы фабрики кукол.
- Что вам запомнилось из начала войны?
- Дорога до Минска под бомбёжками. Мы жили в Белостоке. Отец был членом ВКП (б) с 1932 года, и его послали на местную обувную фабрику как знающего сапожника. 20 июня 1941 года папа уехал в отпуск, в санаторий в Литву. И тут нападают немцы. Мы две недели шли из Белостока в Минск: добрались, а он давно оккупирован.
Отец прятался в лесу, мама нашла его и привела в гетто. Хорошо помню первый погром, как эсэсовцы охотились на евреев. Мои братья схоронились на первом этаже, за досками. Тогда немцы были ещё неискушённые, не знали, где следует искать. Нас с мамой погнали к хлебозаводу. Там уже стояла толпа, людей вытаскивали из домов. Кто-то матери сказал – у кого есть рабочий аусвайс, тех не убивают.
Отец показал документы, и нас отвели во двор хлебозавода. Ноябрь 1941 года, дождь со снегом идёт. А люди стоят на коленях в лужах, и их избивают плётками. Когда стало темнеть, мою семью отпустили домой.
Отец прятался в лесу, мама нашла его и привела в гетто. Хорошо помню первый погром, как эсэсовцы охотились на евреев. Мои братья схоронились на первом этаже, за досками. Тогда немцы были ещё неискушённые, не знали, где следует искать. Нас с мамой погнали к хлебозаводу. Там уже стояла толпа, людей вытаскивали из домов. Кто-то матери сказал – у кого есть рабочий аусвайс, тех не убивают.
Отец показал документы, и нас отвели во двор хлебозавода. Ноябрь 1941 года, дождь со снегом идёт. А люди стоят на коленях в лужах, и их избивают плётками. Когда стало темнеть, мою семью отпустили домой.
- Но на этом всё не закончилось?
- Конечно. Уже зимой к нам нагрянуло гестапо – им донесли на отца, что он в подполье. Маму отхлестали по щекам, она закричала – «Ничего не говорите!». Я была в чулочках, без валенок. Сообразила, что надо тикать, встала за дверью. И вижу, часовой. Он повернулся спиной, и я побежала в сарай. К вечеру вытащили меня, я была без сознания, руки-ноги обморожены.
Мама думала, палец один отвалится, чёрный был. Очнувшись, я поняла, что лежу под кроватью, за ящиками. Испугалась. Оказывается, это была кукольная фабрика, там сейчас кинотеатр «Беларусь»: подпольщики меня спрятали. У окна на столе лежала мёртвая женщина, и крысы всё лицо ей изгрызли. Я была в ужасе.
Мама думала, палец один отвалится, чёрный был. Очнувшись, я поняла, что лежу под кроватью, за ящиками. Испугалась. Оказывается, это была кукольная фабрика, там сейчас кинотеатр «Беларусь»: подпольщики меня спрятали. У окна на столе лежала мёртвая женщина, и крысы всё лицо ей изгрызли. Я была в ужасе.
- Как спаслась ваша мама?
- Повезло, что в сорок первом немцы были ещё беспечные. Заорали – где твой муж? На работе. Забрали её в автомобиль. Она показала на один дом – вот, мол, там живёт парень, что с мужем работает. Эти придурки пошли за ним, оставив маму в машине, и она убежала к подруге. Вскоре к ней подошёл человек, сказал — я от твоего мужа, отведу тебя к нему.
Мама взяла меня с собой – я теперь знаю, где была явка: рядом с нынешним Домом моделей, во дворе. Он завёл нас в руины, свистнул, из окна спустили лестницу, и мы забрались в дом. Отец сказал – завтра я со старшим сыном ухожу к партизанам. И больше года мы о них ничего не знали. Мой другой брат, оставшийся с нами в гетто, после погиб. Он ушёл в колонне на работу, и вечером не вернулся: его в чём-то обвинили, расстреляли.
Мама взяла меня с собой – я теперь знаю, где была явка: рядом с нынешним Домом моделей, во дворе. Он завёл нас в руины, свистнул, из окна спустили лестницу, и мы забрались в дом. Отец сказал – завтра я со старшим сыном ухожу к партизанам. И больше года мы о них ничего не знали. Мой другой брат, оставшийся с нами в гетто, после погиб. Он ушёл в колонне на работу, и вечером не вернулся: его в чём-то обвинили, расстреляли.
Задушили за плач.
- Вы научились скрываться во время погромов?
- Да, дети стали настолько умными…Я понимала, что итог облавы один – либо тебя убьют на месте, либо отправят в концлагерь.
Мама и я знали все «малины» в ближайших домах, где можно укрыться. Заходишь в комнату, стоит шкаф, а внизу яма. Прыгаешь туда, закрываешь сверху крышкой, сидишь, еле дышишь.
Вторая «малина» была через дорогу. Однажды четыре дня подряд шёл погром – СС и полицаи искали детей, стариков, что не могут работать. Не было ни еды, ни воды. Маленькая девочка среди нас заплакала. И её задушили на глазах у матери: всего спряталось 60 человек, и никто не хотел умирать.
Мама и я знали все «малины» в ближайших домах, где можно укрыться. Заходишь в комнату, стоит шкаф, а внизу яма. Прыгаешь туда, закрываешь сверху крышкой, сидишь, еле дышишь.
Вторая «малина» была через дорогу. Однажды четыре дня подряд шёл погром – СС и полицаи искали детей, стариков, что не могут работать. Не было ни еды, ни воды. Маленькая девочка среди нас заплакала. И её задушили на глазах у матери: всего спряталось 60 человек, и никто не хотел умирать.
- Это ужасно.
- Что поделаешь, люди обезумели. Рванулись и ко мне, но мама заявила – не троньте её, Фрида не заплачет!
Она приносит счастье, вы останетесь в живых. Я лежала в убежище четыре дня, и ни звука не проронила. Мы были умнее, осторожнее стариков. Гетто маленькое – 120 000 человек всего, деревянные дома.
Знаете, мне и сейчас там ходить так страшно – я передать не могу. Все деревья вырубили, всю мебель пустили в печи. Морозы стояли жестокие, а у нас и зимней одежды нет: бежали из Белостока летом.
По утрам у домов складывали тела умерших от переохлаждения.
20 марта 1942 года гауляйтер Кубе посетил гетто, чтобы показать свою доброту на камеру. Согнали детей, он улыбался, раздавал им булочки и конфеты. А едва уехал, малышей подвели к яме и расстреляли. Я не могу это забыть. И люди должны помнить!
Ведь каждого может такая судьба постичь!
Она приносит счастье, вы останетесь в живых. Я лежала в убежище четыре дня, и ни звука не проронила. Мы были умнее, осторожнее стариков. Гетто маленькое – 120 000 человек всего, деревянные дома.
Знаете, мне и сейчас там ходить так страшно – я передать не могу. Все деревья вырубили, всю мебель пустили в печи. Морозы стояли жестокие, а у нас и зимней одежды нет: бежали из Белостока летом.
По утрам у домов складывали тела умерших от переохлаждения.
20 марта 1942 года гауляйтер Кубе посетил гетто, чтобы показать свою доброту на камеру. Согнали детей, он улыбался, раздавал им булочки и конфеты. А едва уехал, малышей подвели к яме и расстреляли. Я не могу это забыть. И люди должны помнить!
Ведь каждого может такая судьба постичь!
- Чем вы питались?
- Тем, кто не работал, и крошки еды не полагалось. Дети пролезали под проволоку, ходили к белорусам и русским, просили еду. Их кормили, укрывали: те, кто так поступал – герои. Наказание же всегда одно – спрятал еврея, тебя убьют вместе со всей семьёй.
Я не была похожа на еврейку – беленькая, голубые глаза. Кусочек хлеба мне подавали, картошину. Воды в гетто не было, колонки не работали. Ничего там не было, кроме смерти. Мыться нечем, коростой покрывались, чесотка, вши, ведь жили по нескольку семей в комнате – по очереди на диванах спали, на полу, на столах.
Я чувствовала вечный страх, привычка образовалась при ходьбе оглядываться вкруговую. Мы полицаев больше боялись, чем немцев. Немца можно обмануть, а местные знают, куда ты побежишь. Им любого из нас было жизни лишить – как воды выпить.
На моих глазах убивали людей. Я помню – лежит человек, в голове маленькая ранка, я удивляюсь: как, от такой маленькой дырочки он и умер?
Врезалось в память – немец берёт ребёнка за ножку, и об угол дома его головкой. Или как после расстрела евреев на Обувной мы с мамой видели: по улице кровь течёт ручьём, столько людей убили. Сейчас молодёжь и не поверит, что такое было. А было же.
Я не была похожа на еврейку – беленькая, голубые глаза. Кусочек хлеба мне подавали, картошину. Воды в гетто не было, колонки не работали. Ничего там не было, кроме смерти. Мыться нечем, коростой покрывались, чесотка, вши, ведь жили по нескольку семей в комнате – по очереди на диванах спали, на полу, на столах.
Я чувствовала вечный страх, привычка образовалась при ходьбе оглядываться вкруговую. Мы полицаев больше боялись, чем немцев. Немца можно обмануть, а местные знают, куда ты побежишь. Им любого из нас было жизни лишить – как воды выпить.
На моих глазах убивали людей. Я помню – лежит человек, в голове маленькая ранка, я удивляюсь: как, от такой маленькой дырочки он и умер?
Врезалось в память – немец берёт ребёнка за ножку, и об угол дома его головкой. Или как после расстрела евреев на Обувной мы с мамой видели: по улице кровь течёт ручьём, столько людей убили. Сейчас молодёжь и не поверит, что такое было. А было же.
Хорошо без смерти.
- Когда вам удалось выбраться из гетто?
- В 1943 году. Папа наш организовал партизанский отряд имени Кутузова, и мой старший брат стал у них подрывником – 17 немецких эшелонов под откос пустил!
Отец прислал за мной связного в гетто — белорусского крестьянина, который тайно переправил в лес уже человек десять. Мы с мамой наблюдали на Танковой улице, следили, как часто ходят у колючей проволоки немцы и полицаи: дети могли под этой проволокой пролезать. И мама говорит – вон подвода со связным, к ней беги.
Меня оставили у крестьян в деревне Полесье, там каждый двор прятал одну еврейскую семью – я пасла козу, и была абсолютно счастлива. А после переправили и маму, и нас забрали в отряд.
Как хорошо стало – ты не думаешь о погромах, смерти, глотке воды.
В Минск я вернулась уже в 1944-м вместе с Красной Армией – один солдат меня на руках через речку перенёс. Мы приход красноармейцев все эти три года оккупации ждали, словно появление Бога на Земле.
Отец прислал за мной связного в гетто — белорусского крестьянина, который тайно переправил в лес уже человек десять. Мы с мамой наблюдали на Танковой улице, следили, как часто ходят у колючей проволоки немцы и полицаи: дети могли под этой проволокой пролезать. И мама говорит – вон подвода со связным, к ней беги.
Меня оставили у крестьян в деревне Полесье, там каждый двор прятал одну еврейскую семью – я пасла козу, и была абсолютно счастлива. А после переправили и маму, и нас забрали в отряд.
Как хорошо стало – ты не думаешь о погромах, смерти, глотке воды.
В Минск я вернулась уже в 1944-м вместе с Красной Армией – один солдат меня на руках через речку перенёс. Мы приход красноармейцев все эти три года оккупации ждали, словно появление Бога на Земле.
- Что вы скажете о вашем нынешнем отношении к немцам?
- Их поведение было нечеловеческое. Да и не только немцев.
Вот, говорят — просвещённая Европа. А кто нас расстреливал? Литовцы, латыши, украинцы и немцы.
Я литовской послихе у мемориала жертвам Холокоста в Яме сказала – тут стоял детский дом. Юденрат, еврейский совет, собрал внутри сирот укрыть от дождя и снега, но кушать им было нечего...даже не обогревали здание.
И литовские полицейские, именно литовские, по приказу немцев ножами зарезали их всех. А детям-то от силы полтора-два годика, они полумёртвые, умерли бы вскоре и так.
И я говорю послихе – ваши в детдоме всех вырезали. А она мне отвечает спокойно – да, я знаю.
До сих пор себя корю, что в рожу ей не плюнула. Удивительно, но для еврея немец был лучше литовца или украинца. Но это не значит, что я их люблю.
Ездила я в Германию, и спросила – можно ли мне сделать встречу с бывшими солдатами вермахта?
Там обрадовались – вы хотите с ними помириться?
Нет, говорю, хочу им в горло вцепиться, и меня уже не оторвут. Хоть одного, но я бы задавила.
Вот, говорят — просвещённая Европа. А кто нас расстреливал? Литовцы, латыши, украинцы и немцы.
Я литовской послихе у мемориала жертвам Холокоста в Яме сказала – тут стоял детский дом. Юденрат, еврейский совет, собрал внутри сирот укрыть от дождя и снега, но кушать им было нечего...даже не обогревали здание.
И литовские полицейские, именно литовские, по приказу немцев ножами зарезали их всех. А детям-то от силы полтора-два годика, они полумёртвые, умерли бы вскоре и так.
И я говорю послихе – ваши в детдоме всех вырезали. А она мне отвечает спокойно – да, я знаю.
До сих пор себя корю, что в рожу ей не плюнула. Удивительно, но для еврея немец был лучше литовца или украинца. Но это не значит, что я их люблю.
Ездила я в Германию, и спросила – можно ли мне сделать встречу с бывшими солдатами вермахта?
Там обрадовались – вы хотите с ними помириться?
Нет, говорю, хочу им в горло вцепиться, и меня уже не оторвут. Хоть одного, но я бы задавила.
- Они согласились встретиться?
- (смеётся) Нет почему-то.
(с) Zотов
Дискуссия
Еще по теме
Еще по теме
Соломон Бернштейн
Неназначенный чтец по полёту птиц
Национализм в Прибалтике
Откуда растут ноги
Вадим Гигин
Декан факультета философии и социальных наук БГУ
ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ БЕЛАРУСИ
напрямую связан с наступательной операцией «Багратион».
Георгий Зотов
Журналист
ЕСЛИ БЫ ГИТЛЕР ПОБЕДИЛ
Давайте специально на минутку вообразим — Гитлеру повезло, и он победил Сталина.
Рус Иван
Русский Человек. Ветеран. Участник прошлых, нынешних и будущих.
В СТРАНАХ ЕВРОПЫ ВЕЗДЕ НАШЛИСЬ ТЕ, КТО СОТРУДНИЧАЛ С НЕМЦАМИ.
Но в разных странах разное число. Главное состоит в том, почему они это делали.