Про эту книгу на портале уже рассказывала Наталья Лебедева, сделавшая интервью с главным героем и соавтором «Исповеди латыша» – Гунтисом Шенхофсом. Уже тогда захотелось тут же найти и прочитать.  И тут мне выпал шикарный подарок – моя коллега Элина Чуянова, соавтор этой книги, подарила мне один экземпляр с автографом.

Элина познакомилась с Шенхофсом в 2004 г., когда он пришел к ней в редакцию ежедневной газеты Латвии, чтобы поделиться своими мыслями по поводу проталкиваемой властями школьной реформы русских школ. Он стал одним из немногих порядочных интеллигентов, открыто осудивших насильный перевод русских средних школ на латышский язык обучения. Будучи педагогом и тренером, а Г. Шенхофс уже двадцать лет руководит баскетбольной школой «Рига», он  хорошо понимал: насилие по отношению к детям – бомба замедленного действия. В том своем первом интервью он сослался на мудрые слова своей бабушки: «Кто идет с силой, тот идет со злом»…



После этой беседы с легкой руки Элины Чуяновой в газете появилось еще несколько интервью с человеком с непростой судьбой и очень бурной биографией, в которой в какой-то степени отразилась и история Латвии. Грех было пройти мимо и не уговорить Гунтиса сесть за написание мемуаров.

Они много говорили с ним о жизни, о времени, о власти, о близких людях. Как пишет Элина, так, мало–помалу, у Шенхофса родилась идея книги – рассказать биографию страны через биографию своей семьи. В ней – его фамильные корни, тяжелое детство, легкомысленная юность, студенчество, спортивные достижения, опыт «фарцовки» и других скользких дел, долгие поиски своего места в жизни…

Шенхофс – убежденный сторонник хороших, добрососедских отношений с Россией. «Если бы хватило разума развернуться в сторону большого восточного соседа, мы сразу начали бы выбираться из ямы, – утверждает он. –

Вместо этого латышские националисты пытаются говорить с Россией языком ультиматумов, предъявляют счет за оккупацию, русификацию и тяжелое советское наследие. Это тупиковый путь.
 

Тем более что политические лидеры того периода сами активно содействовали включению Латвии в состав Советского Союза."  

А ведь это говорит человек, чья семья серьезно пострадала от советской власти, сам он в младенчестве вместе с родными был выслан в Сибирь, где им пришлось изрядно помыкаться по медвежьим углам. И тем не менее он никогда не отождествлял советский режим с Россией и русскими.
 

«Латыши и сами активно участвовали в тех событиях,

– говорит Шенхофс.
 

Как ни прискорбно это признать, но сами с упоением сдавали своих: из зависти или из–за комплексов «стучали» на соседей, даже на родственников. Недавно я поднял архивные документы, хотел узнать, с чьей же подачи мы заслужили такую участь.

​Ведь в начале 50–х ХХ века уже не было массовых депортаций – высылали лишь по доносам. Оказалось, брат отца «позаботился». Когда во время первой национализации у моего деда по маминой линии отняли всё: гостиницу, магазин, ресторан, земли, – мы вынуждены были просить убежища на хуторе родственников отца. Видимо, это не входило в их планы, они не хотели ни с кем делить свое жизненное пространство. Отсюда и наша судьба ссыльных. В нашей истории уж точно не русские изначально были повинны в этом.

Даже больше скажу: сибиряки приняли нас как родных, помогали нашей семье выжить…»

И как после этого латыш Гунтис Шенхоф может держать зло на русских? К ним он относится с уважением. Неизменно подчеркивает:
 

«Латыши зациклены на своем прошлом, на языковых проблемах. Но бытие определяет сознание. В моей родной Кулдиге нет ни одного русского, который бы не говорил по–латышски. Потому что там всегда была естественная латышская среда и все научились языку нормальным, цивилизованным способом, а не силовыми методами. Никто не давил, не принуждал. Все получилось само собой. В Риге и Латгалии – по–другому. Не было и по сей день нет такой исторической ситуации. И что теперь – насаждать правду силой или выбросить часть общества на обочину?»      

    На протяжении нескольких месяцев Элина Чуянова внимательно слушала исповедь своего собеседника и переносила его мысли на бумагу. И как будто вместе с ним прожила его жизнь…
     Я понимаю, что не у всех получится приобрести эту книгу, и раз уж мне выпала такая удача, хотела бы поделиться ею с читателями портала. И с разрешения автора предлагаю вашему вниманию некоторые фрагменты из книги Э. Чуяновой и Г. Шенхофса — «Исповедь латыша». 


               Глава. ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ГРАНИ

«С самого начала работы в баскетбольной школе я считал важным не только физическое развитие и достижение результатов, но и воспитание молодежи через спорт. Убежден, что любая спортивная школа обязана выполнять также социальные и педагогические функции.

Тут много граней: воспитание патриотизма, чести, настоящего мужского характера – волевых, сильных духом, целеустремленных, гармонично развитых молодых людей. И начинать работу в этом направлении нужно с самого начала, как только семилетний мальчик переступил порог школы и вошел в спортзал. Именно посредством спорта это можно делать очень эффективно.

… На летних сборах я иногда устраивал им лагеря физподготовки в аскетичных условиях, без всяких зон комфорта – на пустынном берегу моря за Энгуре, в сторону Колки. В труднодоступных местах для туристов и дачников. Полное безлюдье! По сути получалась этакая школа выживания, с элементами старой доброй «Зарницы», но уже без ее идеологии.

Обучал ребят умению постоять за себя, устраивая спарринг–бои, основы бокса я ведь помню до сих пор. Передавал им и некоторые другие свои навыки: обращаться с оружием, стрелять, метать ножи. Будущим мужчинам все это было очень интересно. Кроме того, прямо на берегу моря оборудовали площадки для пляжного волейбола, футбола и даже бейсбола.

Все, включая тренеров, жили в палатках, на костре готовили еду. Одинаково, без изысков, питались – исключений ни для кого не было. Круглые сутки проводили вместе со своими воспитанниками, много беседовали.

По вечерам разводили костер, собирались возле него, и начиналось наше самое сокровенное время разговоров «за жизнь». О смысле бытия и поворотах судьбы, о мужском характере и отношениях с девочками, о верности и предательстве. О патриотизме и об истории Латвии – такой сложной и противоречивой. Обо всем на свете – табу у нас практически не было. Иногда мы могли и до поздней ночи засиживаться. И они с нетерпением ждали этих увлекательных вечеров у костра...
 
Для затравки я нередко вспоминал какую–нибудь байку со смыслом из своей богатой биографии, а потом мало–помалу подключались и сами мальчишки: рассказывали о себе, просили совета. После таких разговоров было понятно, кого что волнует, у кого что болит. И в целом – кто есть кто. Увы, далеко не все могли так же откровенно говорить с родными, делиться своими сомнениями и переживаниями. Я всегда очень дорожил их доверием и никогда никого не подвел. Надеюсь, в каких–то случаях смог поддержать и помочь.


ПРЫЖОК С ПАРАШЮТОМ. АХ, ЗАЧЕМ ЖЕ Я ОБЕЩАЛ?...

… Однажды на летних сборах вечером у костра кто–то из ребят спросил, как я служил в армии и что такое вообще армия. Я стал рассказывать и по ходу дела бросил фразу, что в армейских подразделениях воздушно–десантных войск отрабатываются прыжки с парашютом, но поскольку я в ВДВ не служил, то с парашютом не прыгал. Хотя и мечтал. Во времена моей юности вариантов прыгнуть не было, если ты только не занимался в клубе парашютного спорта. Но сегодня такая возможность есть, и каждый, пройдя краткий подготовительный курс под руководством инструктора, может прыгать.

Более того, сегодня, оказывается, вообще с 14 лет разрешены прыжки с парашютом. И тогда, у костра, все загорелись идеей испытать себя. А я сдуру пообещал им это устроить. Пообещал, до конца не осознав, чем это чревато. И вскоре об этом забыл. А они уцепились. В сентябре, едва мы начали тренироваться, буквально издергали меня напоминаниями.
 
Я схватился за голову: дал обещание – надо выполнять. Особенно в работе с детьми крайне важно слово держать. Но сразу начались сложности, в том числе и личного, психологического плана, ведь я сам тогда тоже обязан прыгать. А страшно! Поначалу пытался отшучиваться, но деваться некуда – мальчишки просто схватили меня за горло. Первым делом требовалось разрешение мам–пап. Их удалось убедить: из родителей 30 спортсменов не подписались только двое.
 
Эх, зачем же я обещал? А вдруг что–то пойдет не так? Меня изгрызли сомнения. Хотя, с другой стороны, как знать, быть может, один такой прыжок оставит важный отпечаток на всей их жизни… Им сейчас 14–15 лет, рассуждал я, пора самоутверждения, удачный возраст, чтобы поверить в себя. И прыжок с парашютом даст им эти крылья. Мне хотелось верить, что именно в таком переходном возрасте, когда мальчишка делает экстремальный шаг из самолета в бездну, в его организме происходит какая–то химическая реакция, ускоряющая превращение в настоящего мужчину.
 
Я договорился с руководством летного поля Спилве. Сам собирался прыгать тоже, куда деваться – впервые в жизни. В то время была такая технология: за прыжок каждого желающего платишь 10 латов, и инструктор готовит всю группу два часа. Всего два часа! Меня это удивило. Как правильно прыгать и приземляться, как вести себя в воздухе и все такое… Открывается парашют автоматически, самому никакие стропы рвать не надо. Стандартный десантный парашют советских времен. Инструктаж прошли, надели на нас парашюты, все пристегнули куда надо – и милости просим на седьмое небо.
 
Не скрою, еще только при посадке в «кукурузник» меня, взрослого мужика и вроде не труса, охватил настоящий животный ужас. А когда завелся двигатель и мы начали взлетать, самолет так заревел и затрясся, что из меня совсем дух вон. Я должен был идти первым, за мной – мои ребята. И за себя страшно, и за них. Если я так боюсь, то, что же у них в душе творится? Мне первым предстояло прыгать не только затем, чтобы показать пример. Чисто технически первый должен быть самым тяжелым по весу – чтобы не задеть в прыжке более легкого, ведь сила ускорения у разных весовых категорий своя.
 
Самолет поднимается в воздух все выше. Настает момент истины – сам прыжок. Инструктор открывает дверцу, я встаю со скамейки, подхожу к открытому люку, смотрю вниз… Ощущения мои передать невозможно. Если бы в тот момент в самолете за мной сидели мои взрослые друзья, я, признаюсь, не прыгнул бы точно. Просто обернулся бы ко всем и сказал: «Ребята, отбой – пошутили, и хватит, поворачиваем на посадку и идем пить пиво!».  Тот, кто говорит, что это не страшно, врет!
 
А тогда, повернув голову к моим мальчишкам, я понял: нет вариантов, надо прыгать. Просто нет выбора, очередной раз на кону мой авторитет. Потому что на меня смотрят 14 пар глаз, в которых тоже читается вся гамма чувств: от паники до восторга и надежды на чудо. И главное – вера в то, что наставник знает, что делает. Прыгну – и они уж точно пойдут за мной. Мысленно прощаясь с жизнью, я шагнул в бездну.

Кстати, тренер команды Зиедонис Янсонс прыгал вместе с нами. Не дрогнул, молодец.
Осложняло первый опыт и то обстоятельство, что в группе юных экстремалов был и мой сын Артур. Накануне я выдержал многодневные баталии с женой, которая распекала меня так, что хоть из дома беги. Хотя она хорошо понимала: если я что–то вобью себе в голову, переубеждать бесполезно. Мы не знали, что в тот день Ивета тоже приехала на летное поле, и все время, пока мы находились в воздухе, она, бедная, сжимала в ладонях маленькую иконку, которую нам в свое время подарили российские друзья. 

Ведь там, высоко в небе, парили ее единственный сын и муж. Когда мы приземлились после удачных прыжков, счастливые от осознания своей храбрости, и уходили с летного поля складывать парашюты, я вдруг остолбенел: ого, Ивета! Надо отдать должное самообладанию моей жены: она не стала ни психовать, ни плакать – умница, сдержалась. Просто увидела нас невредимыми, молча повернулась и уехала домой.
 
Конечно, дома меня ждала очередная «баня». Однако я твердо сказал, что опыт этот продолжу, но уже со следующими группами, достигшими 14–15 лет.

Информация о наших прыжках стала распространяться шире – по другим спортивным школам. Были коллеги, которые говорили: да этот Шенхоф просто чокнутый, как можно ему детей доверять! Но инициатива нашла свое продолжение и в других группах нашей школы. Там тоже хотели испытать свой характер на прочность, и я этому желанию не сопротивлялся, а наоборот – содействовал. 

В общей сложности за несколько лет я прыгал с парашютом семь раз, причем именно с теми группами, которые находились в переходном возрасте. Ни раньше, ни позже, что очень важно! Как только на подходе очередные подростки, я прыгал вместе с ними.

​До поры, до времени. И вот почему. В очередной раз, на седьмом прыжке, я очень неудачно приземлился. Моросил дождь, и травяное покрытие на поле было очень скользким, к тому же  прыгал в неподходящей для таких занятий легкой спортивной обуви. В результате, скользнув пятками по мокрой траве – неудачно приземлился на свою пятую точку. От боли даже потемнело в глазах. Как сказал потом врач, мне повезло, мог получить очень серьезную травму позвоночника. Короче, на этом наши прыжки закончились...