Триумфальный марш немецких войск по Праге ранней весной тридцать девятого помнят все, кто интересуется историей Второй мировой. А вот чтобы понять, отчего Гитлеру так легко и непринужденно удалось не только вернуть в октябре тридцать восьмого года в лоно нации немцев Судет, но и в марте следующего года без единого выстрела ликвидировать независимость их прежнего владельца, Чехословацкой республики — необходимо оглянуться на историю создания этого государства. Ибо любой дефект кроны дерева всегда кроется в его корнях…


Как известно, средневековая независимая Чехия (со всеми её Пшемыслами, Вацлавами и Ярославами) утратила свой суверенитет и перешла под руку австрийских Габсбургов в самом начале Тридцатилетней войны, после битвы у Белой горы в 1620 году — на триста лет сделавшись частью Австрии; впрочем, и до этого территория Чехии входила в западноевропейское политическое пространство — достаточно сказать, что один из её королей, Ян I Люксембург, погиб в знаменитой битве при Кресси в 1346 году (во время франко-английской Столетней войны), сражаясь на стороне французов.

Словакии же, как суверенного государства словацкого народа, вообще никогда не существовало — эта территория с конца IX века была частью Венгерского королевства, и как часть этого королевства, она вошла в состав Австрии — чтобы затем, вместе с ним же, в 1867 году получить автономию (государство официально стало называться Австро-Венгрия).

Прошу заметить — чехи и словаки никогда до первой четверти ХХ века НЕ ЖИЛИ В ЕДИНОМ ГОСУДАРСТВЕ.

Более того, несмотря на официальную доктрину «чехословакизма», принятую на вооружение в начале прошлого века идеологами чешской независимости, факт остается фактом — чехи и словаки суть ДВА РАЗНЫХ СЛАВЯНСКИХ НАРОДА — несмотря на то, что их языки имеют много общего.


Увлекательную и познавательную историю чешского и словацкого «национальных возрождений» XVIII—XIX веков мы пропустим — желающие могут ознакомиться с трудами «будителей» в специальной литературе.

Отметим лишь, что к началу ХХ века словаки и чехи, благодаря своим писателям и просветителям (в числе коих необходимо назвать Ф. Палацкого, П. Шафарика, Я. Коллара, создателя словацкого литературного языка Людовита Штура), уже чётко осознавали себя самостоятельными и самобытными НАРОДАМИ — причём народами славянскими, радикально несхожими с немцами и венграми, представляющими в Дунайской монархии Габсбургов правящие нации.

И зерна пропаганды «восстановления чешской независимости», щедро разбрасываемые честолюбивыми политиками соответствующей национальности накануне Первой мировой войны, легли на благодатную почву…

Ничего поэтому нет удивительного в том, что многие чехи, не желая сражаться за интересы Австрии в начавшейся общеевропейской «мясорубке», сдавались в плен — иногда целыми полками (пример 28-го Пражского пехотного — самый яркий), под медь полковых оркестров и с развевающимися знаменами.

Также ничего удивительного нет в том, что политические руководители Антанты благосклонно встретили рождение Чехословацкого национального совета, созданного в разгар войны Томашем Масариком, Эвардом Бенешем и Миланом Штефаником в Париже — куда оные политические деятели Австро-Венгрии благоразумно свинтили накануне и в первые месяцы войны (принцип «Разделяй и властвуй» ведь не вчера придуман!).

Масарик со товарищи решительно поставили на Францию — благо, профессор Масарик, будучи масоном, повсечасно встречал со стороны своих единомышленников во французском правительстве благосклонное участие.

Русофильских же чешских политиков, не бывших столь дальновидными (и посему оставшимися на Родине) — Карела Крамаржа и Алоиса Рашина — австрийская полиция, несмотря на их депутатскую неприкосновенность, арестовала, а австрийский суд приговорил, на всякий случай, к смертной казни; кстати, этой же участи не избежали и коллеги Бенеша по антиавстрийскому «подполью», организованному им перед эмиграцией — Вацлав Клофач, профессора Гербен и Шайнер.

И пока Масарик на пару с Бенешем окучивали западноевропейских и американских политиков на предмет разного рода послевоенных льгот и преференций «угнетенному чешскому народу», австрийская полиция старательно расчищала для этой «сладкой парочки» политическое поле на Родине.


28 октября 1918 года случилось неизбежное — министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Андраши объявил о намерении своего государства сложить оружие и начать переговоры о перемирии.

В этот же день Чехословацкий национальный совет (к тому времени уже признанный Францией, Италией и Великобританией, и имевший в своих руках — чисто номинально, разумеется — вооруженную силу в лице сформированных на Западном фронте «чехословацких легионов») объявил о независимости Чехословакии — а 30 октября Словацкий национальный совет заявил об отделении Словакии от Венгрии.

Понятно, что оба эти «Совета» были мутными лавочками из случайных людей, которых никто никогда не выбирал — но в момент крушения старого мира десяток ловких авантюристов могут, при наличии воли к власти, беспредельной наглости и безграничного честолюбия, свернуть горы — история Февральской революции тому наглядный пример.

К тому же эти люди яростно махали перед толпой бумагами о признании их конторы со стороны Антанты — что, в общем-то, и было на тот момент подлинным ярлыком на княжение в де-факто ставших бесхозными австрийских владениях.

Как и в случае с Россией, главные мятежники и ниспровергатели «австрийского гнета» — Масарик и Бенеш — прибыли в Прагу уже после произошедшего падения дома Габсбургов, что, впрочем, ничуть не помешало им по-хозяйски занять кабинеты в Граде.

Масарик объявил себя президентом, Бенеш — министром иностранных дел. Поскольку за спинами этих людей маячили штыки Антанты — шансы всех остальных претендентов на Главное кресло в Пражском Граде автоматически уменьшались до нуля.

Официально Томаш Гарриг Масарик возглавил Чехословакию только 29 февраля 1920 года — но это уже не имело никакого значения. Имело значение лишь то, что тщанием его и его министра иностранных дел Эдварда Бенеша на Версальской мирной конференции были официально закреплены и утверждены границы Чехословакии — именно те границы, которые через двадцать лет станут причиной её гибели…


Надо сказать, что в Версале Бенеш проявил завидную нахрапистость и беспредельную наглость — весьма, впрочем, импонировавшие политикам Антанты. Ведь «отчаянно смелый» чешский демократ изо всех сил пинал напрочь лишившегося к этому времени когтей и зубов, обезоруженного и связанного немецкого льва — каковой лев ещё недавно доводил французских политиков до смертельно холодного пота.

Впрочем, требования Бенеша к Германии и Австрии выплатить «его» державе репарации, равно как и пожелания отдать Чехословакии в управление обе Силезии и Лужицкую землю (где чехами и не пахло!) — были Хозяевами мира мягко отвергнуты.

Тем не менее Чехословакия в тех границах, которые все же были ей нарезаны, получала изрядные куски со смешанным населением (чешско-немецким, чешско-польским или словацко-венгерским), на которых доля чехов или словаков иногда не превышала пяти процентов.

Также к Чехословакии было присоединено Закарпатье (бывшее венгерским тысячу лет), получившее название «Подкарпатская Русь».

В итоге Чехословакия стала весьма многонациональным государством — 46% её населения составляли чехи, 13% — словаки, 28% — немцы, 8% — венгры, и по 3% — украинцы и евреи. И уже с начала двадцатых годов в новорожденном государстве начались межнациональные распри — причем не только по линии раздела «славяне — не-славяне», но и между чешской и словацкой частью этого детища Антанты.

Разногласия эти были, увы, неизбежны.


Это французам, англичанам и доверчивым американцам Бенеш с Масариком могли успешно втирать красивую сказку о единстве чехословацкого народа и о мизерной численности национальных меньшинств во вверенном им государстве; для собственно же населения Чехословакии эта байка никак не проходила — словаки, немцы и русины Закарпатья прекрасно понимали, что они отнюдь не чехи, и чехами становиться вовсе не желали — несмотря на старания официальной Праги.

Но если недовольством немцев (ввиду их «вины» за развязывание Мировой войны) и русинов (ввиду их малочисленности и хронической нищеты) ещё можно было как-то пренебречь, то недовольство словаков выплескивалось весьма и весьма серьезными волнами.

Хотя по названию Чехословакия была «двуединым» государством, на деле, как говорил основатель словацкого правого национализма Андрей Глинка, это государство «являлось федеративным только по названию».

Вся фактическая власть находилась в руках политиков из Праги — весьма болезненно реагировавших на любые автономистские поползновения.

Политические, национальные и экономические права не только немцев, поляков или русинов, но даже словаков в «едином государстве чехословацкого народа» ущемлялись, они подвергались активным попыткам ассимиляции чешским большинством.

Как ответ на чешское доминирование, в Словакии серьезной политической силой стала консервативно-клерикальная Словацкая народная партия (Slovenská ľudová strana, кратко — «ľudovcу», «народники»), существовавшая еще с австро-венгерских времен и пользовавшаяся поддержкой не менее половины словаков.

Возглавлявший партию отец Глинка еще в 1920 г. охарактеризовал этот процесс так:

 

«Мы готовы трудиться 24 часа в сутки ради того, чтобы наша страна превратилась из вассала масонской Чехословакии в свободную белую и христианскую Словакию».

Словацкие «народники» отнюдь не были «диванной» «партией любителей пива» — по инициативе профессора Войтеха Туки (бывшего в 1923-1929 годах генеральным секретарем партии) с 1923 года началось формирование партийной «милиции», носившей название «Rodobrana» («Народная защита») — к 1925 году насчитывавшей в своих рядах более пяти тысяч бойцов.

На левом нагрудном кармане черных рубашек «народников» нашивался шестиконечный крест Святых Первоучителей славянских Кирилла и Мефодия — партия таким образом заявляла о своей приверженности традиционным ценностям.

Впрочем, особо долго щеголять в чёрных рубашках с крестом Прага народникам не позволила — уже в 1926 году властями было запрещено ношение партийной униформы, а после того, как это не «умиротворило» членов «Родобраны», в 1927 г. последовало ее полное запрещение.

Тем не менее эти репрессии отнюдь не сломили «народников» — на выборах в 1927 году они триумфально побеждают всех своих либерально-демократических оппонентов, после чего президент Масарик, скрипя зубами, вынужден был назначить из числа «народников» несколько министров.

Впрочем, терпение «либерального» президента было недолгим — правый национализм и католический консерватизм Глинки и Тука был для масона Масарика ножом острым — и в 1929 году против профессора Туки, отличавшегося особенно радикальной риторикой, были сфабрикованы обвинения в заговоре против государства и шпионаже в пользу Венгрии. Он был приговорен к 15 годам тюрьмы. «Словацкие народники» под этим предлогом были лишены всех министерских портфелей, а партия де-факто выброшена из политического процесса.

И именно с этого момента партия отца Глинки переходит в жесткую оппозицию Праге и провозглашает курс на достижение независимости Словакии.


Так что все обвинения послевоенных пропагандистов в адрес словацких «сепаратистов», якобы выпестованных Гитлером на погубу демократической и свободной Чехословакии и ничего общего с подлинными чаями словацкого народа не имевшими — увы, голословны и лживы, как и всякая иная либеральная пропаганда.

Официальная Прага в двадцать девятом году сама сделала все возможное для того, чтобы основная политическая сила Словакии перешла на радикальные (сейчас они бы назывались «экстремистскими») позиции — напоминаю неверующим Фомам, что до прихода Гитлера к власти в Германии оставалось ещё четыре года…

Впрочем, все же надо признать, что словацкий сепаратизм Прага ещё могла удерживать в рамках — а вот немецкий уже никак. И дело даже не в том, что словацкое радикальное движение ни в коей мере не могло рассчитывать на серьезную помощь извне — в отличие от немецкого; главная проблема была в том, что немцы, в отличие от словаков, с самого зарождения самостоятельного чехословацкого государства были в нем ЧУЖИМИ, и никакой необходимости в поддержании оного государства в состоянии активной жизнедеятельности не видели.

А учитывая то отношение, которое немцы (ещё недавно — «титульная» нация Австро-Венгрии) испытывали по отношению к себе со стороны официальной Праги — то нет ничего удивительного в том, что для подавляющего большинства жителей Судет Чехословакия была ничем иным, как оккупационным государством.

И не стоит лукавить — это было именно так; тем более, что с самого первого дня существования Чехословакии немцы ежедневно ощущали себя людьми второго сорта, ущербными относительно не только чехов, но даже и словаков…


Когда Бенеш в Париже распинался о том, каким чудным раем на земле для национальных меньшинств («второй Швейцарией») будет Чехословакия, он обещал своим хозяевам всё — и признание немецкого языка вторым государственным, и включение в состав правительства специального министра по делам немцев, и разработку Конституции вместе с немецкими политиками….

Ничего этого, как понимаете, сделано не было.

Более того, с самых первых дней существования Первой республики чехи и немцы начали строить собственные общественно-политические структуры — этнически «чехословацкие» общественные организации были в большинстве своём отделены от «немецких», и параллельно с чешскими партиями действовало несколько политических партий судетских немцев: социал-демократическая, аграрная (ландбунд), христианских социалистов (клерикалы).

Обособлена была даже система образования — тот же Карлов университет, например, был разделён на чешский и немецкий.

Пока экономическая ситуация в Чехословакии была более-менее устойчивой — это по умолчанию признаваемое справедливым и естественным разделение населения страны на первый и второй сорт микшировалось и тщательно запрятывалось подальше от глаз мировой общественности.

Но в октябре 1929 года в Нью-Йорке произошла Катастрофа — и уже в тридцатом году вся тяжесть мирового кризиса перепроизводства обрушилась на промышленную Чехословакию. А поскольку немцы по большей части трудились на заводах и фабриках — то бич безработицы больнее всего ударил именно по ним.

В 1932 году безработным стал КАЖДЫЙ ПЯТЫЙ «чешский» немец!

А вот это было по-настоящему серьезно; и ни одна из политических партий судетских немцев (само это понятие, кстати, появилось лишь в 1902 году, благодаря писателю Францу Йоссеру, а в политический обиход вошло лишь на рубеже тридцатых годов) никакого выхода из положения своим сторонникам предложить не могла — ни одна, кроме национал-социалистической партии (DNSAP), возникшей, кстати, задолго до своей «однофамилицы» в Германии.

Но Прага оперативно, уже в октябре 1933 года, запретила деятельность и национал-социалистической партии (вместе с её символикой, свастикой и коричневыми рубашками).

Запретить партию — проще простого; а вот запретить политические взгляды — практически невозможно! Уже 2 октября 1933 года бывший учитель гимнастики Конрад Генлейн сотоварищи создали Судетско-немецкий патриотический фронт — который очень быстро, буквально за два с половиной года, стал ведущей политической силой судетских немцев. И на это были весьма существенные причины!


Многие историки из лагеря победителей уверенно утверждают, что Генлейн едва ли не с младых ногтей был на содержании Берлина, а его «фронт» (а позже «партия») — целиком и полностью гиммлеровско-гитлеровский проект.

Дескать, простые немцы жили в Чехословакии припеваючи, катались, как сыр в масле, но из-за проклятого Генлейна вынуждены были стать врагами чешского народа. И если бы Масарик уже третьего октября 1933 года просто запретил фронт Генлейна, то и никакой Второй мировой вовсе и не было бы…

В 1935 году Судето-немецкая партия успешно выступила на общегосударственных парламентских выборах (получив голоса 60% немецкого населения), опередила все «чехословацкие» партии и получила 44 депутатских мандатов из 300 возможных.

Запретить партию, которую поддержало столько избирателей? Которая де-факто является политическим представителем всего немецкого национального меньшинства? Любопытно, насколько быстрее бы в случае подобного запрещения произошло бы разрушение Чехословакии…

Надо отметить, что поначалу Генлейн не декларировал сецессию немецкоговорящих районов — 12 мая 1938 года, во время встречи с британскими парламентариями (и после триумфальной победы на муниципальных выборах, где партия Генлейна получила 90% голосов), фюрер судетских немцев целью деятельности своей партии называл пять пунктов:

 

1. Чехословакия, как и прежде, является суверенным государством, власть ее парламента распространяется на всю ее территорию, внешняя политика и оборона также остаются прерогативой Праги.

2. Пограничные войска, как и прежде, комплектуются чехами и словаками.

3. Судетским немцам предоставляется МЕСТНАЯ АВТОНОМИЯ на населенных ими территориях (эти территории, отошедшие к Чехословакии по Версальскому договору, Германия называла «оккупированными», а чехи — «освобожденными»).

4. Автономное правительство судетских немцев получает ограниченные полномочия, то есть управление местной полицией и почтой; частично в его ведении будет сбор налогов.

5. Все споры по вопросам границ судетской автономии будут направляться в международный арбитраж.

Впрочем, весьма может быть, что в Англии Генлейн лукавил — ведь ещё 28 марта 1938 года он встретился с Гитлером (впервые, кстати!), и фюрер немецкой нации пообещал своему судетскому коллеге максимально возможную поддержку в деле воссоединения немецкого народа — во всяком случае, именно так трактуют эту встречу послевоенные историки.

Так это было, или не так — неизвестно; но хорошо известно, что именно после этой встречи судетский кризис пошёл по нарастающей.

1 мая 1938 года Генлейн заявил, что «…мы немцы, а поскольку мы немцы, то мы открыто заявляем о приверженности немецкому, то есть национал-социалистическому, мировоззрению» — а 21 мая произошёл так называемый «инцидент в Хебе», когда чехословацкие полицейские застрелили двух немцев.

Первая кровь пролилась; с этого момента ни о каком мирном завершении конфликта уже не могло быть и речи…


О «Мюнхенском сговоре» сентября 1938 года в послевоенное время говорилось, как правило, исключительно в одной тональности — как о «предательстве Чехословакии»; причём, что интересно, в этом вопросе и советский агитпроп, и западная пропаганда работали рука об руку — случай в истории практически невероятный!

Правда, советские историки старательно указывали перстом на желание СССР оказать помощь Чехословакии во что бы то ни стало (соответственно, крах Первой республики объяснялся нежеланием «западных союзников» Чехословакии эту помощь принять), западные же мастера политической рекламы твердили о «мюнхенской» слепоте Даладье и Чемберлена (знаменитое черчиллевское «у них был выбор между позором и войной; они выбрали позор, чтобы потом получить войну» именно об этих деятелях и именно в этой ситуации сказано).

То есть единственно верным мнением априори считается следующее: процветающее демократическое государство Чехословакия могло бы жить и жить, но вместо этого волею своих западных союзников было злодейски расчленено (единственно в угоду реваншистским требованиям Гитлера — дабы избежать всеевропейского военного пожара).

И бедная и несчастная Чехословакия стала жертвой, брошенной на алтарь еретической веры предвоенных европейских политиков в то, что территориальными уступками можно остановить маньяков в Берлине — на самом же деле оных маньяков надо было уже в сентябре тридцать восьмого беспощадно бомбить, выбомбив их в каменный век.

Тем самым европейская цивилизация была бы спасена, Второй мировой не было бы, и пятьдесят миллионов человек остались бы живы.


Всё это — не более чем изощрённое вранье победителей, повторяемое подавляющим большинством «исследователей» причин Второй мировой войны из-за опасения за своё реноме (а также за наполняемость кошелька).

В действительности всё было не так — и те, кто внимательно изучает историю краха Чехословацкой республики, отлично это знает. Но противоречить устоявшемуся заблуждению обычно не решается — ибо, поставив под сомнение аксиому о «чехословацкой жертве», он мгновенно становится маргиналом, «ревизионистом» и «нацистским пособником».

Что автоматически исключает его из списка благонамеренных историков и делает чуть ли не «отрицателем Холокоста»…

Автору этих строк бояться нечего — ибо служение истине для него важнее досужих сплетен «тоже историков»; и стирание паутины лжи, плотно окутавшей предысторию «Мюнхенского соглашения», является для него лишь малой частью того тяжелого труда, который он решился взвалить на свои плечи — труда по написанию подлинной истории Второй мировой войны.

Так вот — всё, что происходило в мае-сентябре 1938 года в Чехословакии (впрочем, как и то, что случилось в марте 1939-го), было ЕСТЕСТВЕННЫМ ХОДОМ СОБЫТИЙ, подготовленным всей недолгой историей этого геополитического новообразования.

 

---

Окончание — здесь

---