АРХИПЕЛАГ БАЛТЛАГ. ЛАТВИЯ
Позавчера
Александр Гапоненко
Доктор экономических наук
ХРОНИКИ НЕОБЪЯВЛЕННОГО УБИЙСТВА. ЧАСТЬ 1
Тюремная весна
-
Участники дискуссии:
44 -
Последняя реплика:
2 дня назад
Обещал не посылать так часто письма со своими размышлениями — не удержался. Но не из авторского тщеславия, а из нестерпимой физической боли, обострившейся в результате болезни почек. Решил вести публичный дневник, в котором буду рассказывать, как в Латвии осуществляются внесудебные расправы над русскими правозащитниками. Назвал его «Хроники необъявленного убийства».
12 февраля две десятка бойцов службы государственного безопасности с автоматами наперевес штурмовали мою дачу и взяли меня в плен. Все обыскали, но ничего не нашли, отобрали телефон и старенький компьютер. Следователь заявил, что 4 февраля я виртуально участвовал в научном семинаре в Москве и там высказал идеи, которые направлены на разрушение Латвии и свершении конституционного строя. Доклад же мой был посвящен изложению теоретической модели описания феноменов геноцида и этноцида. Это было развитие теории Рафаэля Лемкина.
14 февраля состоялся суд и меня определили на два месяца в Рижскую центральную тюрьму, чтобы не мешал проведению следствия. Чем я могу повредить, следователь СГБ не объяснил, хотя на руках у него была видеозапись выступления.
15 февраля меня поместили в камеру, в которой не закрывалось окно. На улице был минусовая температура и я застудил почки, всегда бывшие моим слабым местом. Хотел сразу написать заявление на прием к врачу, но смог это сделать только 20 февраля, когда из соседней камеры мне передали бумагу и ручку. Это было незаконно. Стал ждать.
26 февраля меня перевели в другой корпус. Сказали, что старые заявления к врачу тут не действуют и надо писать новое. Написал.
С 1 марта по 10 апреля написал еще десять заявок на встречу к врачу. Как потом выяснилось, ни одно из них до адресата не дошло. Болезнь развивалась, боль усилилась и стала нетерпимой, не давала мне ночью спать. По восемь раз за ночь приходилось бегать в туалет. От нервного истощения стала разрушаться психика. Написал нескоько заявлений к врачу-психологу. Не вызывают. Причем, сидящие со мной в камере молодые латыши, четыре человека, обвиняемые в торговле наркотиками, убийстве, мошенничестве к врачам вызывались по два раза в неделю, сдавали анализы, получали лекарства почти каждый день.
10 апреля был суд, который определил, что мне надо еще два месяца провести в тюрьме. Якобы следствие ищет доказательство моей вины в облачных хранилищах. Отчаявшись получить медицинскую помощь в тюрьме, я обратился с жалобой к следственному судье. Та выслушала жалобу и обязала следователя выяснить реальное положение дел. Я подождал положенные по закону 10 дней и написал жалобу прокурору, что подозреваю СГБ в том, что она организовала ограничение доступа мне к врачебной помощи.
Основанием моей уверенности было то, что в 2018 г. меня уже «закрывали» в тюрьму на четыре месяца и Полиция безопасности (старое название СГБ) не давали мне есть, ходить в туалет, унижали во время задержания, а потом ходили в тюрьму и угрожали смертью, подбрасывали письма, которые побуждали к самоубийству. Это попало в материалы судебного процесса и дало мне основание подать кассационную жалобу в Сенат Верховного суда, попросить разобраться с применением пыток. Ответа еще нет, но факт пыток и желание ПБ скрыть их, получали юридическую фиксацию.
Не дождавшись ответа от прокурора в установленный законом срок, я послал жалобу обер-прокурору 6 мая. Прямо написал, что являюсь жертвой физических и психологических пыток, указал статью Конвенции ООН о предупреждении пыток, в которой описывается квалификация действий, должностных лиц, которые поощряют или не препятствуют их проведению. Главное в этой статье было желание добиться от человека признания вины в действиях, которые он не совершал. Это был точно мой случай.
Все время этой трагической переписки я мучился от болей. Даже сокамерники заметили мое отчаянное положение и уговорили ключника тайно отвести меня к врачу. Тот дал мне лекарство с эффектом плацебо, но вызвавшем у меня усиление боли. После этого врач пропал, хотя обещал вызвать еще раз. Обещал он отправить меня на анализы, но обещания не выполнил.
6 мая пришло письмо из прокуратуры, в котором сообщалось, что они переправили мою жалобу следователю, тому самому, на которого я жаловался. Тот, конечно, ничего не сделал, поскольку сломить меня еще не удалось и я самооговор не сделал.
14 мая мне было направлено письмо из прокуратуры по поводу непредоставления мне лечения. Однако ответ был не от старшего прокурора, а от того прокурора, на которого я жаловался. Он написал, что проверил мою жалобу по данным электронной базы, обнаружил, что все письма были направлены и получены, пусть с опозданием. Поэтому проблема считается исчерпанной, принято решение запретить мне далее жаловаться, и оно не подлежит отмене.
Проверять факты пыток в тюрьме прокурор не стал, хотя упоминаемая выше Конвенция о предупреждении пыток прямо требовала это сделать и незамедлительно. Отметим, что прокурор перехватил жалобу старшему прокурору, и тем самым совершал должностное преступление — сокрыл факт пыток политического заключенного.
Осмелюсь предположить, что причиной этого было то, что я формулировал и озвучивал позицию русской части населения Латвии, да и Прибалтики. Правящая же элита этих стран объявила гибридную войну русским за их этническое происхождение. По всем нормам международных конвенций о правах человека и о правах этнических меньшинств это была грубая дискриминация по принципу национального происхождения.
Видимо, прокуратура надеялась, что она не понесет за эту дискриминацию ответственность, поскольку Латвия не подписала 12 протокол Рамочной конвенции о правах этнических меньшинств, в котором особо подчеркивался вопрос об их дискриминации. Также Латвия исключила неграждан из состава этнических меньшинств в особой оговорке. Я же являюсь негражданином. Прекрасная оговорка, чтобы организовывать пытки.
Однако продолжим хронику. 16 мая я все же был вызван к врачу-терапевту. Он дал мне обезболивающие на три дня и выписал анализы. Врач меня так и не вызвал для проведения осмотра и постановки диагноза. Это несмотря на то, что я написал еще 3 заявления. Мои физические и психические пытки продолжаются. Я стал страдать временным помутнением сознания от боли.
21 мая в тюрьму все же пришел представитель СГБ. Якобы для выяснения состояния здоровья. Предлагал пронести в тюрьму лекарства, помимо врача. Тут же стал выяснять детали моей «преступной» деятельности, тем самым давая понять, что пытки можно прекратить в обмен на самооговор или оговор других активистов защиты прав русского меньшинства. Это было все незаконно, в тюрьму он приходить не мог, это было должностное преступление. Я от дальнейших разговоров отказался. Конечно, никаких изменений в режиме недопуска к лечению в тюрьме не произошло. Пытки продолжались. Уже три с половиной месяца.
Порою я думал, что лучше уж обливали на морозе водой, как Карбышева — быстрее бы закончились мучения. Но потом подумал, что сначала надо написать хронику внесудебной расправы со мной, предпринятой тем режимом, который я определил в своем выступлении на упомянутом выше научном семинаре, как реализующий политику этноцида.
29 мая. Неожиданно вызвали к психологу. Она пришла из другого корпуса. Показала два моих заявления на прием. Первое от 24 апреля. Остальные десять пропали. Куда она не знает, поскольку в моем корпусе не работает. Выслушала мою грустную историю по поиску медицинского обслуживания, выразила сочувствие. На жалобу, что порой хочется от боли разделить судьбу Карбышева, не отреагировала — с таким героем не была знакома. Не была злой, просто выросла в атмосфере, в которой господствует концепция, что русские оккупировали Латвию сначала в 1940 г., а потом в 1945 г. Зачем тогда знать о судьбе какого-то Карбышева, о том, что 300 тысяч советских солдат пали, освобождая Прибалтику от коричневой чумы.
Я перестал жаловаться на разрушенную пытками психику. Решил, что буду лечиться постом и молитвой. Читать труды Иоанна Богослова и Василия Великого, которые мне друзья в тюрьму передали. Разговор с психологом длился ровно 12 минут, лечиться она мне не предложила, предложила продолжать заявки к врачу. Ей тоже можно писать, но встреча может состояться только через месяц. Таковы нормы обслуживания по времени в тюрьме. Я расписался на своем заявлении, что беседа состоялась. Психологу больше писать не буду. Чтобы не входить в соблазн осуждения других людей, как в молитве сказано.
ПС: Следующая запись в «Хронике необъявленного убийства» через неделю. Если еще жив буду. Причем это не уныние. Это несение своего креста — описать документально, как построен механизм уничтожения физически и психологически тех, кто не поддается насильственной ассимиляции.
14 февраля состоялся суд и меня определили на два месяца в Рижскую центральную тюрьму, чтобы не мешал проведению следствия. Чем я могу повредить, следователь СГБ не объяснил, хотя на руках у него была видеозапись выступления.
15 февраля меня поместили в камеру, в которой не закрывалось окно. На улице был минусовая температура и я застудил почки, всегда бывшие моим слабым местом. Хотел сразу написать заявление на прием к врачу, но смог это сделать только 20 февраля, когда из соседней камеры мне передали бумагу и ручку. Это было незаконно. Стал ждать.
26 февраля меня перевели в другой корпус. Сказали, что старые заявления к врачу тут не действуют и надо писать новое. Написал.
С 1 марта по 10 апреля написал еще десять заявок на встречу к врачу. Как потом выяснилось, ни одно из них до адресата не дошло. Болезнь развивалась, боль усилилась и стала нетерпимой, не давала мне ночью спать. По восемь раз за ночь приходилось бегать в туалет. От нервного истощения стала разрушаться психика. Написал нескоько заявлений к врачу-психологу. Не вызывают. Причем, сидящие со мной в камере молодые латыши, четыре человека, обвиняемые в торговле наркотиками, убийстве, мошенничестве к врачам вызывались по два раза в неделю, сдавали анализы, получали лекарства почти каждый день.
10 апреля был суд, который определил, что мне надо еще два месяца провести в тюрьме. Якобы следствие ищет доказательство моей вины в облачных хранилищах. Отчаявшись получить медицинскую помощь в тюрьме, я обратился с жалобой к следственному судье. Та выслушала жалобу и обязала следователя выяснить реальное положение дел. Я подождал положенные по закону 10 дней и написал жалобу прокурору, что подозреваю СГБ в том, что она организовала ограничение доступа мне к врачебной помощи.
Основанием моей уверенности было то, что в 2018 г. меня уже «закрывали» в тюрьму на четыре месяца и Полиция безопасности (старое название СГБ) не давали мне есть, ходить в туалет, унижали во время задержания, а потом ходили в тюрьму и угрожали смертью, подбрасывали письма, которые побуждали к самоубийству. Это попало в материалы судебного процесса и дало мне основание подать кассационную жалобу в Сенат Верховного суда, попросить разобраться с применением пыток. Ответа еще нет, но факт пыток и желание ПБ скрыть их, получали юридическую фиксацию.
Не дождавшись ответа от прокурора в установленный законом срок, я послал жалобу обер-прокурору 6 мая. Прямо написал, что являюсь жертвой физических и психологических пыток, указал статью Конвенции ООН о предупреждении пыток, в которой описывается квалификация действий, должностных лиц, которые поощряют или не препятствуют их проведению. Главное в этой статье было желание добиться от человека признания вины в действиях, которые он не совершал. Это был точно мой случай.
Все время этой трагической переписки я мучился от болей. Даже сокамерники заметили мое отчаянное положение и уговорили ключника тайно отвести меня к врачу. Тот дал мне лекарство с эффектом плацебо, но вызвавшем у меня усиление боли. После этого врач пропал, хотя обещал вызвать еще раз. Обещал он отправить меня на анализы, но обещания не выполнил.
6 мая пришло письмо из прокуратуры, в котором сообщалось, что они переправили мою жалобу следователю, тому самому, на которого я жаловался. Тот, конечно, ничего не сделал, поскольку сломить меня еще не удалось и я самооговор не сделал.
14 мая мне было направлено письмо из прокуратуры по поводу непредоставления мне лечения. Однако ответ был не от старшего прокурора, а от того прокурора, на которого я жаловался. Он написал, что проверил мою жалобу по данным электронной базы, обнаружил, что все письма были направлены и получены, пусть с опозданием. Поэтому проблема считается исчерпанной, принято решение запретить мне далее жаловаться, и оно не подлежит отмене.
Проверять факты пыток в тюрьме прокурор не стал, хотя упоминаемая выше Конвенция о предупреждении пыток прямо требовала это сделать и незамедлительно. Отметим, что прокурор перехватил жалобу старшему прокурору, и тем самым совершал должностное преступление — сокрыл факт пыток политического заключенного.
Осмелюсь предположить, что причиной этого было то, что я формулировал и озвучивал позицию русской части населения Латвии, да и Прибалтики. Правящая же элита этих стран объявила гибридную войну русским за их этническое происхождение. По всем нормам международных конвенций о правах человека и о правах этнических меньшинств это была грубая дискриминация по принципу национального происхождения.
Видимо, прокуратура надеялась, что она не понесет за эту дискриминацию ответственность, поскольку Латвия не подписала 12 протокол Рамочной конвенции о правах этнических меньшинств, в котором особо подчеркивался вопрос об их дискриминации. Также Латвия исключила неграждан из состава этнических меньшинств в особой оговорке. Я же являюсь негражданином. Прекрасная оговорка, чтобы организовывать пытки.
Однако продолжим хронику. 16 мая я все же был вызван к врачу-терапевту. Он дал мне обезболивающие на три дня и выписал анализы. Врач меня так и не вызвал для проведения осмотра и постановки диагноза. Это несмотря на то, что я написал еще 3 заявления. Мои физические и психические пытки продолжаются. Я стал страдать временным помутнением сознания от боли.
21 мая в тюрьму все же пришел представитель СГБ. Якобы для выяснения состояния здоровья. Предлагал пронести в тюрьму лекарства, помимо врача. Тут же стал выяснять детали моей «преступной» деятельности, тем самым давая понять, что пытки можно прекратить в обмен на самооговор или оговор других активистов защиты прав русского меньшинства. Это было все незаконно, в тюрьму он приходить не мог, это было должностное преступление. Я от дальнейших разговоров отказался. Конечно, никаких изменений в режиме недопуска к лечению в тюрьме не произошло. Пытки продолжались. Уже три с половиной месяца.
Порою я думал, что лучше уж обливали на морозе водой, как Карбышева — быстрее бы закончились мучения. Но потом подумал, что сначала надо написать хронику внесудебной расправы со мной, предпринятой тем режимом, который я определил в своем выступлении на упомянутом выше научном семинаре, как реализующий политику этноцида.
29 мая. Неожиданно вызвали к психологу. Она пришла из другого корпуса. Показала два моих заявления на прием. Первое от 24 апреля. Остальные десять пропали. Куда она не знает, поскольку в моем корпусе не работает. Выслушала мою грустную историю по поиску медицинского обслуживания, выразила сочувствие. На жалобу, что порой хочется от боли разделить судьбу Карбышева, не отреагировала — с таким героем не была знакома. Не была злой, просто выросла в атмосфере, в которой господствует концепция, что русские оккупировали Латвию сначала в 1940 г., а потом в 1945 г. Зачем тогда знать о судьбе какого-то Карбышева, о том, что 300 тысяч советских солдат пали, освобождая Прибалтику от коричневой чумы.
Я перестал жаловаться на разрушенную пытками психику. Решил, что буду лечиться постом и молитвой. Читать труды Иоанна Богослова и Василия Великого, которые мне друзья в тюрьму передали. Разговор с психологом длился ровно 12 минут, лечиться она мне не предложила, предложила продолжать заявки к врачу. Ей тоже можно писать, но встреча может состояться только через месяц. Таковы нормы обслуживания по времени в тюрьме. Я расписался на своем заявлении, что беседа состоялась. Психологу больше писать не буду. Чтобы не входить в соблазн осуждения других людей, как в молитве сказано.
ПС: Следующая запись в «Хронике необъявленного убийства» через неделю. Если еще жив буду. Причем это не уныние. Это несение своего креста — описать документально, как построен механизм уничтожения физически и психологически тех, кто не поддается насильственной ассимиляции.
Дискуссия
Еще по теме
Еще по теме
Александр Гапоненко
Доктор экономических наук
ХРОНИКИ НЕОБЪЯВЛЕННОГО УБИЙСТВА. ЧАСТЬ 2
Кто же застрелил Джона Кеннеди?
Алла Березовская
Журналист
КАК ВЫЖИТЬ В ПЛЕНУ У ИНОПЛАНЕТЯН?
Будни Светланы Николаевой
Алла Березовская
Журналист
ТЮРЕМНЫЕ ДНЕВНИКИ
От Александра Гапоненко
Алла Березовская
Журналист
ХОЛОД. БОЛЕЗНИ. ПЫТКИ
Вести от Светланы Николаевой